Мельников в эти дни пишет „Несколько слов г. автору „Внутреннего обозрения“ в „Современнике““.
Статья эта, написанная несколько коряво, со следами спешки и раздраженности, появляется в том же номере „Северной пчелы“, от 29 мая. В нижних столбцах.
Вот она:
„В апрельской книжке „Современника“, в отделении „Внутреннего обозрения“ несколько страниц посвящено „Северной пчеле“ по поводу отзыва ее о г. Чернышевском. Дело понятное: иначе и быть не могло! „Пчела“ „Современнику“ стала ненавистна; но не столько за отзывы ее о г. Чернышевском, сколько за ее независимость, при которой она не кланяется никому ни направо, ни налево. „Современнику“ очень хорошо известно, что вся сила „Пчелы“ заключается в ее независимости, и потому нападать на нее прямо он не может. „Современник“ не может простить „Северной пчеле“, что она, будучи либеральной газетой, осмеливается иметь свое, независимое от влияния „Современника“ мнение, действует не по указам г. Чернышевского и даже порицает его за некоторые статьи, отдавая, впрочем, ему полную справедливость за другие. Но, будучи бессилен для того, чтобы прямо, открыто напасть на „Пчелу“, автор „Внутреннего обозрения“ мишенью своих выстрелов избрал меня. Это я принимаю за вызов на личный ответ… Здесь — личное мое объяснение. Г–н составитель „Внутреннего обозрения“, не подписывающий своего имени в „Современнике“, так же как и я не подписываю своего в „Пчеле“, называет меня по имени, отчеству и фамилии. После этого я мог бы также назвать г. автора „Внутреннего обозрения“ по имени, отчеству и фамилии. Но если другие не соблюдают правил литературного приличия, то это не дает мне права самому сделать такой же неприличный поступок…“
Ничего. Все знают автора „Внутреннего обозрения“: Григорий Захарович Елисеев. Тот самый, который два месяца назад первым обжег в „Искре“ Никиту Безрылова.
П.Мельников продолжает:
„Никакого разделения „Северной пчелы“ на верхние и нижние столбцы нет. Особенное участие мое в нижних столбцах ограничивается лишь рассмотрением статей, присланных для них посторонними сотрудниками. И я, и все прочие члены редакции пишем и в верхних, и в нижних столбцах. Из этого видно, что размежевание „Пчелы“, сделанное „Современником“ с целью поласкаться к людям той силы (так! — Л.А.), которая не исчерпалась и т. д., есть не более как плод изобретательской способности. „Русский дневник“ никогда не был такой газетой, как думает автор „Внутреннего обозрения“, что доказывается его содержанием и прекращением…“ (Вот он, намек на трения с начальством.)
„Действительно, — пишет далее Мельников, — я давал свои статьи редакторам „Современника“. Что они дорожили мной, доказывается тем, что искали моих статей, платили за них высокую цену, даже иногда вперед, когда и статья еще не была написана. Что я дорожил редакторами, доказывается тем, что я, если давал статью, само собой разумеется, что я считал тогда „Современник“ лучшим из наших журналов. Но тот „Современник“, в котором я помещал свои статьи, был не нынешний. В нем еще не было тогда „Полемических красот“ и некоторых других статей, перечислять которые не хочу.
Выражениями январского „Свистка“ я не мог обидеться, во–первых, потому, что выражение „Свистка“ не столько обидно, сколько непонятно. Я, признаться сказать, только из апрельской книжки „Современника“ и узнал, что „Свисток“ удостоил меня чести быть освистанным. Покорнейше прошу принять хотя позднюю, но тем не менее искреннюю благодарность за это. Быть освистанным в „Свистке“ теперь, в глазах людей, достойных уважения, честь немалая.
Г–н автор „Внутреннего обозрения“ или моих „Писем о расколе“ не читал, или „Жезла“, „Увета“ и „Пращицы“ не видывал, иначе он не сказал бы того, что сказал. А может быть, он говорит чужие слова. (Историку церкви Елисееву это замечание должно быть особенно обидно. — Л.А.)
В изданных мною письмах проводится следующая мысль, — объясняет Мельников и далее берет курсивом следующие пять строк: — Раскольники не заключали и не заключают в себе ничего опасного для государства и общественного благоустройства: двухсотлетнее преследование их и ограничение в гражданских правах поэтому было совершенно излишне и даже вредно, а раскольники вполне заслуживают того, чтобы пользоваться всеми гражданскими правами.
Г–н автор „Внутреннего обозрения“ находит, что такой взгляд сильно поизносился… Смею думать, что взгляд мой не износился, так как со времен „Жезла“ и „Увета“ во всех сочинениях о русском расколе говорилось совершенно противное моим словам. Я сам прежде смотрел на раскол так же, как и другие авторы; но, занимаясь изучением его не со вчерашнего дня, пришел к убеждению, что раскольники вовсе не заключают в себе тех элементов, за мнимое присутствие которых они два века подвергались то преследованиям, то ограничению гражданских прав. Г–ну автору „Внутреннего обозрения“, вероятно, желательно, чтобы я об этом предмете говорил противное; чтобы я говорил, что раскол заключает в себе те элементы, за подозрение которых преследовали его последователей. Не буду. Потому не буду, что это было бы ложью и по отношению к раскольникам крайней несправедливостью и даже клеветою. Конечно, можно сделать и доказать, например, что в раскольниках есть присутствие демократизма. Чего нельзя доказать? Нужна только известного рода ловкость… (Это уже ответ Щапову. — Л.А.) Цель оправдывает средство, скажете вы; но какова бы цель ни была, дело все–таки будет нехорошо, если в основание его положена ложь. Притом же это правило старое, оно уже сильно поизносилось иезуитами, которых, кажется, нельзя заподозрить в политической честности.
— Вот ответ мой на вызов г. автора „Внутреннего обозрения“, — заключает Мельников, — ответ первый и последний. Пусть „Современник“ печатает про меня что ему угодно… другого ответа он от меня не дождется… Я от всей души буду радоваться всякой насмешке, всякому порицанию, исходящим из лагеря свистунов… Упасть во мнении свистунов лестно для всякого, кто, делая, знает, что он делает, и не поклоняется несбыточным химерам, созданным разгулявшимся воображением“.
Объяснение это появляется в „Северной пчеле“ 29 мая.
Назавтра, 30 мая, появляется там роковая статья о пожарах: „Насколько… уместны опасения, что поджоги имеют связь с последним мерзким и возмутительным воззванием, приглашавшим к ниспровержению всего гражданского строя нашего общества, мы судить не смеем. Произнесение такого суда — дело такое страшное, что язык немеет и ужас охватывает душу…“
