Вообще, поддерживающие Ходорковского выглядят привлекательнее, чем их оппоненты. Не стоят на месте — придумывают, изобретают, ищут. Например, некоторые из них догадались — сядут в проезжающий по Каланчёвке общественный транспорт, и лишь машина поравняется со зданием суда и пикетирующими «альтернативщиками», вывешивают в окна фотографии главы ЮКОСа, плакаты, выкрикивают лозунги, свистят.
Красиво. Живо. Опять же — телекартинка отличная.
Сценаристы придумали другой вариант. Нагнали на Каланчёвскую стройтехнику (почти три десятка), рабочих. А также людей явно не из рабочего класса, но изображающих рабочих. В новеньких спецовочках, стоят в тенёчке дружной стайкой, передвигаются тоже стайкой — и плохо скрываемым строевым шагом — чистые ручки за спиной, не матерятся, курить в соседние дворы не ходят, со своими «коллегами» не общаются, даже между собой переговариваются взглядами. Лица строгие. Глаза зоркие. Каски носят словно это фуражки. Легенда, блин.
А вообще, легенда такая. Компания-подрядчик — ООО «Асфальтцентрстрой». И, оказалось, вот именно в это время — во время оглашения приговора на процессе — тут, перед Мещанским судом, надо проводить дорожные работы: копать, укладывать асфальт, долбить, грохотать. Особенно, на стороне улицы с чётной нумерацией домов — противоположной от входа в здание суда. Вокруг ремонтников выставили милицейское оцепление. При этом мои надежды, что хотя бы таким способом и вправду подлатают дорожное покрытие на Каланчёвской улице, оказались наивными. Работало лишь несколько отбойных молотков — так заглушали лозунги и голоса пикетирующих за подсудимых Мещанского суда. А большая часть рабочих — настоящих рабочих: в потрёпанных спецовках, предпочитающих много материться и часто курить — либо просто лежали на газоне и отдыхали, либо, дымя тяжелым табаком, расхаживали вразвалочку между техникой, искренне кричали друг на друга и ругали начальство складным, красивым матом. Просто, но с эмоцией. Общаться они отказывались — категорически. По произношению родом были из Украины и Белоруссии.
Дааа. А ведь где-то остановилась работа. Откуда-то ведь этой стройсилы убыло…
А сколько милиционеров, солдат Внутренних войск тут впустую тратят наши налоги — вся улица перекрыта, проезд открыт лишь для общественного транспорта, оцепление, рамки металлодетектора, железные стойки-барьеры — только в оцеплении тут больше полутысячи сотрудников правоохранительных органов, включая полторы сотни омоновцев. Откуда-то их сюда пригнали, оторвали от реального дела…
Однако, на альтернативном — жаждущих крови топ-менеджеров ЮКОСа — пикете не все аморфные. Есть и идейные. Знающие суть дела. С позицией. Со своей логикой. Такие ко всем журналистам относятся враждебно. Даже к привластным. Априори. Никаких интервью.
Например, неизвестная женщина предпенсионного возраста и интеллигентного вида с плакатом — кустарный! не фабричный! — «Ходорковский — вор!» Хотя и недоверчиво, но стала отвечать на мои вопросы. Получился разговор с народом.
— Почему же Вы считаете, что его надо судить? — выясняю её взгляд.
— А что — его расцеловать надо?! Он нас обокрал!
«Охотившаяся» рядом девушка-газетчик, судебный корреспондент, услышав этот ответ, влезает в мой эксперимент.
— Вас лично? — кидается она на пикетчицу. — Он лично Вас обворовал?!
— Нас — россиян! Русских! Всю страну!
— Отвечайте за себя! А не за страну! И не за русских!
— Сколько тебе дал Ходорковский, чтобы ты Родину продала?! — закричала на неё дама и замахнулась самодельным плакатом. — Отвечай! Проститутки вы продажные!
Понимаю, что диалог приближается к формату женской потасовки и встаю между ними.
— Да сама ты такая! — отбилась коллега и стала пятиться — отступать. — А вам тут по сколько дали? По 200 рублей? Или по 500? Задёшево купили! Дешёвка!
И пошла дальше защищать Ходорковского. Я её возмущённый голос потом не раз слышал в группе «альтернативщиков».
А неизвестная женщина кричит вслед коллеге определения «Шалава! Журналюга! И шалава!» и теперь уже набрасывается на меня.
— Почему вы, журналисты, все его защищаете?! Он же предатель. Он же вор! Подлец! А вы перед ним пресмыкаетесь! Вам не стыдно?
И т. д.
Я постоял, послушал. Закурил. Когда дама делает короткую передышку, чтобы, вдохнув свежий запас воздуха, продолжить, быстро просовываю спокойным голосом:
— Понимаю Ваши эмоции. Не понимаю одного — почему именно Ходорковский? Почему только ему за всех отвечать?
Дама споткнулась, опешила. И успокоилась. Сразу. Задумалась.
За-ду-ма-лась!
До-ду-ма-лась!
— Потому что он еврей! — догадалась пикетчица.
— И что?
— Ну, как же? — удивляется она.
— Это здесь причём? — удивляюсь я.
— А Вы не знаете?
Женщина делает маленький шажок назад и ухмыляется.
— Ааа. Вы об этом самом… — фамильярно, почти некорректно, подмигиваю ей.
— Ну, да! — довольная моей сообразительностью, улыбнувшись, она быстро-быстро закивала. — Они — враги!
Потом хихикнула.
Удовлетворенная.
Продолжаю допрос:
— Все?
— Ну, нет, — снова замялась она. — У меня есть хорошая знакомая. Еврейка. Но это ведь исключение? Почти все они ненавидят Россию. Разворовали страну. Одни нерусские у власти! Одни нерусские!
Это утверждение меня развеселило. Всегда веселит.
— Ну, да! Конечно! Я, к Вашему сведению, азербайджанец. Тоже нерусский.
— Да? — неожиданно удивляется дама — неожиданно для меня.
Некоторое время с интересом разглядывает меня и сознается:
— А у меня бабушка была татарочкой…
Эту фразу произносит почему-то очень тихо — почти шёпотом. И озирается на соседей. Но они не услышали.
Снова задумалась.
А потом тоскливо застонала.
— Но нельзя же так воровать?! Меня вот — ждёт нищенская пенсия. Я же тоже работала?!
Теперь моя очередь растеряться:
— Я понимаю Ваши эмоции. Понимаю Вас.
Мне искренне её жалко. А от моих слов она размякла. Сразу сникла.
— Почему? Ну, почему? Скажите? Почему такая несправедливость?! Я разве не заслужила.
— Заслужили, — не специально добиваю её.
И тут она расплакалась.
— Посмотрите на весь этот ажиотаж. Сколько в газетах его поддерживают. Жалеют. Почему из-за других так люди не вступаются?! Что — у нас больше ничьи права не нарушают?
— И в этом Вы правы…
— Почему такие пикеты в поддержку других осужденных не устраивают?!
— Это точно!
Несколько минут наблюдаю и жду, пока женщина наплачется.
