Истинное правосудие может быть выборочным, а?
Да и дело не в Ходорковском. Вернее, не в Ходорковском и Лебедеве. Всё было тут. Снаружи. Здесь — как во всей стране. Здесь был слепок России — со всего «гражданского» общества.
Было тут…
Вот о «запахах»…
Я их помню. К некоторым — особые претензии.
У каждого СМИ тут — своя роль. Даже у большинства газет. Оппозиционных. Критикуют процесс. Вроде бы критикуют. Пишут-пишут и ничего не говорят. Слов много, а предложений — нет. Да, своя роль. Рисовать безнадежность действия. Неминуемость бесправия. Для своих аудиторий. Для всего общества. Да, оно того и заслуживало. Заказывало. Каков спрос, таково и предложение.
Особая роль и у НТВ. Работать для этой же газетной аудитории, удовлетворять её спрос. Вроде бы, иногда покритиковать — легонько так, для либеральной, недовольной части общества — но и генеральную линию не нарушить. Явить несокрушимость карательной машины. Неотвратимость мести и наказания. Мощь Системы. Light opposition.
17 мая работаю с Владимиром Кондратьевым. Помогаю ему. В суде идёт второй день оглашения приговора по делу Ходорковского-Лебедева-Крайнова.
Кондратьев. Специальный корреспондент. Трудоголик. Роль НТВ очень хорошо понимает и играет по правилам. Опытный.
Но в тот день утром у него случилась истерика. Известный журналист теряет контроль над собой.
Обида.
Почти со слезами.
Как же так? Даже президент страны Владимир Путин смотрит его репортажи, даже президент страны Владимир Путин обращается к нему по имени и отчеству, выделяя так в выдрессированной ватаге кремлёвских журналистов! Знает его! Уважает… А тут… Его — Владимира Петровича Кондратьева! «обозревателя НТВ»! — не пустили на процесс. «Иван Иванович» его завернул. Нет, просто отпихнул — выставил вперёд руку и окатил: «Эти и эти проходят. Стоп! Всё! Остальные ждут здесь. Сказал — нельзя и всё!»
Вот так. «Остальные».
Истерика случилась спустя несколько минут — как только «Иван Иванович» удалился. Вот…
Началось всё так.
— Эльхан! Почему нас не пустили внутрь? — набросился на меня «обозреватель НТВ».
В его голосе я расслышал угрозу. И мне стало любопытно:
— Не понял! То есть?
— Почему они нас не пустили?! — махнул рукой Кондартьев в сторону дверей Мещанского суда и стал заводиться: — Разве так с журналистами поступают?!
— Ну, да. Понятно! Так не поступают, — не теряя надежды, выпытываю у него. — И что?
— Какая-то «Столица»[61] прошла! Этих бездарей пропустили, а меня… то есть нас — нет!
— Не только журналистов не пускают, — поправляю его. — Но и обычных — не имеющих прямого отношения к процессу — граждан. Такой вот открытый процесс…
«Обозреватель НТВ» пока только возмущался. В закадровом тексте для эфира НТВ этот настрой можно было бы описать так: «Владимира Петровича едва не хватил Кондратий», а потом дать синхрон-лайф[62] («склеить», смонтировать) с его словами. На телеканале такой выбор выражений, такие тексты любят.
Но пока это был всего лишь настрой:
— Так над прессой издеваться! — продолжает коллега.
Я рассмеялся.
Нет, я готов полезть в любую драку — профессиональную. Но не надо меня обманывать лозунгами. Не отрицаю, состояние «любимчика президента Путина» не могло мне не понравиться. Но от того, что сжимающий в ярости кулачки «Владимир Петрович» демонстрировал передо мной неистовство старичка, взбесившегося из-за отнятого судна, мне было ни жарко, ни холодно. Так — перед коллегами — я сам тоже могу.
— Они ещё пожалеют! — шипит Кондратьев.
— Кто — они? — не унимаюсь и подзадориваю пожилого человека.
А тот делает вид, что не расслышал второго укола. Смотрит на меня осуждающе — почти оскорбленным взглядом — но не огрызается. И правильно делает. Мне же всё равно — могу открытым текстом в лицо сказать. Неполиткорректно.
И вот, когда я уже стал терять надежду, коллега подумал-подумал и явил решимость:
— Все! Сегодня про этого «Ивана Ивановича» репортаж сделаю. Про всё, что тут происходит, расскажем — про то, как журналистов не пускают на открытый процесс, про эти два пикета, про оцепление…
— Неужели и про альтернативный пикет и про оцепление? По-настоящему?
— Мы про всё это расскажем. Но особенно про «Ивана Ивановича». Ты мне поможешь?
— Репортаж для вечернего выпуска новостей?
— Да! Для прайм-тайма! На всю страну! Увидишь, Эльхан! Они ещё пожалеют! Он еще пожалеет!.. Но особенно про «Ивана Ивановича».
И я поверил.
Поверил.
В очередной раз…
Не знаю, почему «Владимир Петрович» так обиделся на «Ивана Ивановича». Может, его задело, что в нём не признали своего. Вроде бы это братство должно друг друга чуять по запаху, издалека опознавать по внешнему виду. По стилю одежды. По качеству одежды.
И всё же усердствую.
Продолжаю верить.
Да нет. Я очень обрадовался. В то утро. Наконец-то!
Ну, даже если через такую мелкую сошку, как «Иван Иванович»… И поставить их на место… У меня же такая хорошенькая подборка видео с этим рыжим вертухаем накопилась — таскал её с собой в портфеле каждый день на этот процесс. Надеялся. И мы ещё в тот день наснимали — как издалека, скрытно, ну, для такого видеоэффекта, так и крупным планом. Заставили его разволноваться — стал прятаться от камеры. Вначале, ничего не понимая, только отворачивался от объектива, а потом просто улепётывать и скрываться в здании суда. Бедный… Не мог выйти покурить наружу — несколько неудачных попыток…
Договорились с коллегами об интервью на эту тему…
Ну?
Ну, давайте, Владимир Петрович! Come on! Покажите класс! Мятеж! Восстание рабов-машин! Бунт против Системы! Волнение биомассы. Ну, хотя бы, возмущение! Или же — лёгкий писк. У Вас же есть репутация. Имя! Вас послушают! Лёгкий писк… Ну…
Нашу активность заметили.
Её трудно было не увидеть.
В перерыве ко мне пробирается один из знакомых приставов по имени Андрей. Сам подошёл — дескать, побеседовать за жизнь. Прежде стрельнув сигарету. А я сразу — в лоб. Не скрываю: «Ну, зря вы, приставы, не пропустили Кондратьева». И самоуверенно объявляю — с комичным апломбом: «Сегодня будем свободу слова защищать!»
Тот бросает только что закуренную сигаретку и бежит к «Ивану Ивановичу». Шепчется с ним. Я последовал за ним в здание суда и всё видел…
Ну!
Владимир Петрович!
Ваш выход!..
Может, из-за этого. А может… Не знаю… Может, старый конь что-то показал «Ивану Ивановичу» в перерыве — документ какой-то особый. Удостоверение тайное. Заветное. Хранимое в потайном нагрудном кармане — ближе к горячему сердцу. Или пообщался с ним секретными знаками. Помыв с мылом руки.
