В теории мне это было ясно. Но на практике оказалось, что я никак не могу определить по разрывам, когда они близко, а когда далеко. Решил посмотреть, как делает противозенитный маневр ведущий. Однако случилось то, о чем меня предупреждали самым строгим образом: пока я маневрировал, потерял ведущего и всю свою группу.
Но нет худа без добра! Отрыв от ведущего дал мне неожиданное тактическое преимущество. Вторая гитлеровская батарея, защищавшая станцию, вела огонь по трем нашим самолетам, а мой штурмовик противник либо потерял, либо посчитал подбитым. Так или иначе, я получил относительную свободу действий и обрушил огонь пушек и пулеметов на эту батарею.
Бил короткими очередями, а потом, прицелившись, пустил четыре реактивных снаряда. Они разорвались в расположении батареи. Выхожу из пикирования. Пора пристраиваться к своим. Вижу их теперь хорошо. Васильев, Жаров и Анисимов, сосредоточив все внимание на эшелоне, разбили десятка два вагонов, вывели из строя паровоз, а потом умело вышли из зоны огня.
Удачно пристроился к группе и я. И тут только вспомнил, что не сбросил бомбы и, к своему стыду, везу их обратно. Четыре фугасно-осколочные, каждая по сто килограммов! Решительно разворачиваюсь вправо и снова выхожу на боевой курс. Проношусь над эшелоном. Из двух вагонов валит дым. Белые струйки пара поднимаются к небу из продырявленного котла паровоза. Ближе к нему бросаю бомбы. Развернувшись на 180 градусов, снова прохожу над эшелоном и фиксирую, что бомбы упали в районе цели и разворотили железнодорожный путь. Тут немцам надолго хватит работы. А после доклада ведущего командир, наверное, еще пошлет сюда четверку штурмовиков. Надо же добить врага!
Казалось, мой первый боевой вылет в общем-то складывался нормально: во-первых, не сдрейфил под сильным зенитным огнем, во-вторых, сам нагнал страху на две батареи гитлеровцев. И с бомбами, можно считать, хорошо получилось. Станцию мы закупорили, паровоз повредили, в эшелоне - пожары.
Опьяненный успехом, я уже больше не опасался "эрликонов". Хотелось еще чем-то досадить гитлеровцам. Но бомб и эрэсов больше не было. Снаряды и патроны на исходе - надо уходить домой. Но чем больше я остывал от боя, тем сильнее меня грызло сомнение: а все ли мною правильно сделано? Конечно, я допустил ошибку, оторвавшись от боевого порядка звена. Но победителей не судят, успокаивал я себя, самостоятельно возвращаясь с боевого задания...
А друзья уже считали меня сбитым. Так ведущий и доложил командиру. Но никому на нашем аэродроме не хотелось верить в эту печальную весть. Очень уж обидно: сбит в первом боевом вылете. Меня долго ждали товарищи, всматриваясь и серое небо. Но когда стало ясно, что по времени бензобаки моего самолета давно должны были опустеть, надежды на мое возвращение рассеялись даже у самых ярых оптимистов.
А случилось вот что. На пути домой я тоже допустил временную потерю ориентировки. Несмотря на многочисленные пробоины в крыльях и фюзеляже, самолет слушался рулей, мотор тянул нормально, а куда лететь?.. Этого я точно не знал.
Вероятно, слишком велика была после первой штурмовки эмоциональная разрядка, и я долго не мог визуально опознать местность. Только потом, когда взял себя в руки, все-таки понял, где нахожусь. Ближе всего мне было лететь до аэродрома, на котором стоял 312-й полк нашей 233-й штурмовой авиационной дивизии.
И точно! Скоро под крылом моего Ил-2 мелькнуло летное поле, а на нем штурмовики, укрытые в капонирах и рассредоточенные на случай налета вражеской авиации.
В отличие от наших у них на самолетах коки винтов были окрашены в желтый цвет. Значит, точно - братский полк! Решаю садиться. Лучше, думаю, сесть на летное поле, которое вижу, чем летать с риском опять заблудиться.
- Как же вы перепутали аэродром? - допытывался у меня заместитель командира полка майор В. Карякин.
Но, узнав, что у меня первый боевой вылет, перестал удивляться, еще раз объяснил, как долететь до дому. Требовалось всего семь минут полета по прямой, держать направление на церковь.
- Это и будет Чертаново! - наставлял меня Василий Георгиевич Карякин.
На своей стоянке первым радостно приветствовал меня авиационный механик Юра Коновалов.
- Я знал, командир, что вы вернетесь!
Далеко не такой сердечной была у меня встреча с командиром эскадрильи капитаном В. Малинкиным. Он долго выговаривал мне, что молодые летчики у него в печенках сидят, считают, будто много знают, а на деле - одно расстройство.
- Почему оторвались от группы?-старался выяснить командир.
- Так получилось, товарищ капитан, - ответил я, еще не совсем отдавая себе отчет, почему столь трудно сложился мой первый боевой вылет.
Только со временем понял я, что самое трудное боевое задание то, к которому не готовятся. Впоследствии нам приходилось уходить в воздух, даже не зная, какую задачу придется решать. Однако каждый из нас уже был хорошо знаком с тактикой боя и со всеми суровыми законами войны. Наша подготовка к боевым вылетам была тщательно продумана на земле.
Позже, когда я уже сам водил группы в бой, приходилось не раз разъяснять молодым летчикам важность заблаговременной подготовки к боевому вылету и необходимость всегда придерживаться золотого суворовского правила: "Тяжело в ученье, легко в бою!" Предвидеть все перипетии боя, возможную его завязку и течение, конечно, трудно. Однако наметить наиболее вероятные варианты действий, порядок маневрирования, перестроения, выхода из атаки в зависимости от конкретной обстановки и разыграть весь комплекс полета очень важно.
Чаще всего летчики без восторга воспринимали эту, казалось бы, на первый взгляд, сухую теорию. Тут-то и выступало на первый план методистское мастерство командира, который должен уметь заинтересовать подчиненных, передать им накопленный опыт, предостеречь от ошибок. К сожалению, не всегда было так. Пренебрежение этими правилами приводило к неоправданным потерям.
На единственном в полку настольном календаре, неизвестно где раздобытом нашим деятельным начальником штаба, - 1 декабря 1942 года. В тот день должен был состояться мой второй боевой вылет.
Признаться, ни я, ни товарищи по эскадрилье не ожидали, что майор Тысячный так скоро разрешит мне лететь, после того как в первом полете я порядком наколбасил. Правда, товарищи говорили, что над целью действовал смело.
Но не это спасло меня. Оказывается, в штабе дивизии стало известно, что какой-то летчик в одиночку штурмовал эшелоны противника на станции Осуга. Слух этот дошел до майора Тысячного. Старший начальник приказал ему найти этого летчика и поощрить. Это и скрасило мой полет в глазах командира полка. Поощрить меня он не поощрил, зато допустил к дальнейшей боевой работе. Я же был рад-радешенек, что мне не попало за мои невольные фокусы.
