«Премьеры песен проходили на кухне, – подтверждал Борис Галкин, – куда набивалось немыслимое количество народа из всех комнат, представители всего СССР. Оттуда эти песни разлетались по всей стране. Песенное священнодействие иногда длилось до утра, с соответствующим возлиянием виноградного вина из чайника, который периодически пополнялся у виноделов с Кавказа на Рижском вокзале по 2 рубля 50 копеек, и взысканиями, выговорами «за плохое поведение» от коменданта общежития. Зачинщиками «безобразий» чаще всего была наша комната… Персонально объявить выговор было невозможно, поэтому ответ держали все как один, а это не страшно».
Воодушевленные первым успехом, авторы продолжили свои песенные опыты. Их мало заботила дальнейшая судьба песенок. «Мне было все равно, – говорил автор стихов для «шлягеров». – Может, потому что давалось легко. В течение пятнадцати минут пристраивался в общаге, в уголочке, и стишки готовы. Ну и пусть никто не знает. А что это за шедевр такой, что нужно еще и автора слов помнить?»
Когда соавтор, то бишь композитор Владимир Качан, возмущенно рассказывал Филатову, что их песню «Тает желтый воск свечи, стынет крепкий чай в стакане…» поет один молодой актер и выдает ее за свою, Леонид лишь легкомысленно отмахивался: «Ну и черт с ним, мы еще сочиним». Считал, что для композитора это, может быть, принципиально, и ему обидно. А ведь в те годы оркестр Утесова приобрел песни у творческого дуэта Филатов–Качан за баснословные деньги – 150 рублей!
Много позже, спохватившись, Качан с помощью юристов оформил, как следует, все авторские права и всерьез занялся выпуском профессиональных компакт-дисков. А что, все правильно. «Раньше об этом не думали, – говорил Владимир Качан. – Но судиться с кем-то из-за этого…» Конечно, нет. Недаром позже Леонид Алексеевич зарифмует свое кредо:
….А важно то, что в мире есть еще мужчины,
Которым совестно таскаться по судам!..
В период студенчества Филатова куда больше, нежели поэтические упражнения, интересовали собственные драматургические опыты.
«Тогда я безумно стеснялся и обманывал, по существу, всех, – объяснял он. – Причем обман был довольно дерзкий. Я думал, раз меня печатают, то спокойно могу называться любой фамилией и читать свое. Причем ладно, выдумывал бы из башки нечто неизвестное, но я же знаменитые фамилии брал. В училище писал пьесы, но назывался Артуром Миллером. Рассекретили меня лишь на третьем курсе. Написал пьесу «Судебный процесс», ее поставили. Наш тогдашний ректор Борис Евгеньевич Захава пьесу похвалил, сказав, что, когда выбирается хорошая драматургия, актерам и играть легко. После этого встал мой друг (все тот же Галкин. – Ю. С.) и, задыхаясь от счастья, сказал: «А вообще-то эту пьесу Леня Филатов написал». Ректор побагровел и очень обиделся…» С тех пор стал проходить мимо дерзкого студента как крейсер, не замечая…
Простодушный Борис Галкин обнародовал подлинное имя автора, естественно, из самых лучших побуждений. Он был горд за друга, хотел похвастаться. «Мы же взрослым доверяли, а то, что они могут по-детски обидеться, – кто ж такое мог предположить? – пытался как-то смикшировать «инцидент» сам Филатов. – Наверняка знать все невозможно, а показать невежество никто не хочет…»
И он все равно продолжал без устали кропать свои театральные миниатюры, сценки, забавные «отрывки из пьес» под звучными, как ему казалось, псевдонимами с «киношным, западным душком» – Чезаре Дзаваттини, Васко Пратолини, Ежи Юрандот… А попробуйте-ка произнести и почувствовать вкус таких роскошных имен, как Ля Биш или таинственный Нино Палумбо!.. Они тоже присутствовали в секретной обойме псевдонимов Филатова.
Писал он не «в стол» – для студийных этюдов своего и других курсов училища. С тайным, кстати сказать, умыслом. Двумя курсами младше уроки актерского мастерства осваивала известная всем филатовская пассия. Вот для нее ему и нужно было расстараться.
Когда появилась пьеса «Кого ждать к ужину», подписанная очередным псевдонимом, отысканным в литературных архивах, один из педагогов авторитетно заявил, что у него дома, кажется, где-то завалялась эта пьеса, надо бы перечитать. Словом, назавтра обещал принести. Но так и не принес…
Может быть, именно эта нехитрая история в будущем подтолкнет Филатова к идее «перелицевать» старую-старую сказку о новом платье короля. Ведь, как рассказывал Владимир Качан, вся кафедра усердно стремилась продемонстрировать друг перед другом свою недюжинную литературную эрудицию, точь-в-точь как вымышленные царедворцы изображали свое восхищение голым королем. Не находилось там того отважного мальчика, который бы откровенно ляпнул при всем честном народе, что король-то голый…
Некоторая же часть педагогов были просто наивно-искренне уверены, что у Филатова просто присутствовал природный дар находить незаигранную, качественную драматургию. Взрослым людям было неловко сознаваться в незнании современных течений на мировой сцене.
В общем, скромно объяснял свои скрытые «дарования» автор, сочинял я пьесы из западной жизни. А так как про жизнь эту никто ничего толком не знал, то был на этом поле смел и отважен.
Ко всему прочему стихи его, как выражался Филатов, сами периодически «нагоняли». Когда он учился уже на втором или третьем курсе, стали появляться в «Комсомольской правде» вирши, подписанные: «Леня Филатов, ученик 6-го класса». Никакой мистики, обычная суета-неразбериха, тетрадки со стихами годами валялись по редакциям в отделах писем, пылились и желтели, появляясь на белый свет, когда в газетной полосе аврально требовалось возникшую «дырку» залатать. Тем не менее у студента Филатова присутствовала какая-то, пусть даже такая, связь с письменным столом…
На четвертом курсе Филатов, как уже выше было сказано, безоглядно влюбился. Но и столь же безнадежно. Его избранницей стала Наташа Варлей, которая к тому времени уже успела стать знаменитой «спортсменкой, комсомолкой, красавицей», снявшись в гайдаевском блокбастере «Кавказская пленница».
За развитием их романа, «глухого и безответного», с пристальным любопытством следила вся хищная «Щука». Особо ревностно, конечно, женская половина. «Нет, она (Наташа) не отталкивала Леню, позволяла любить себя, даже не ухаживать, а именно любить, общалась с ним. Но не больше. А он из-за этого страшно переживал, – томно вздыхала красотка Таня Сидоренко, учившаяся вместе с Варлей. – Мы с Леней часто сидели в одном кафе на Арбате, он рассказывал мне о своей любви, говорил, что страдает, просил у меня совета. А что я могла ему посоветовать? Сидела, слушала, боясь лишним вздохом ему как-то помешать…»
