Перед вечером показались вдали неясные очертания обрывов северо-восточного берега озера, а затем заблестела внизу и гладкая поверхность самого Каунды. Мы полагали, что предстоит переправиться в брод по огромному мелководному озеру, но приблизившись к самому берегу увидали, к своему удивлению, что на дне озера нет ни капли воды, что оно сплошь покрыто соляною корой, так обманчиво блестящею на солнце, и что Каунды ни что иное как обширный продолговатый солончак, имеющий верст восемь в ширину и около ста в окружности. Солончак этот служит резервуаром, куда стекают дождевые воды с отлогостей огромной Каундинской впадины, и только в начале весны дно его несколько покрывается водой. Но вслед за наступлением первых жаров вода быстро испаряется, оставляя на дне значительный осадок соли, покрывающий его остальную часть года подобно только-что выпавшему снегу. В мелких камышах, которыми слегка подернуты края солончака, мы заметили несколько болотных черепах, составляющих, по словам Киргизов, всю фауну этой впадины.
Солнце уже скрылось, когда мы, не замочив даже копыт, переехали озеро и начали взбираться на его обрывистый северо-восточный берег. Подъем [38] был трудный; несколько раз приходилось слезать с лошадей и задыхаясь от усталости карабкаться на верх между громадными глыбами разбросанных камней.
— Ну, хороша степь! заметил «Ананас», едва переводя дух и спотыкаясь уже не первый раз, — хоть Кавказу под пару!..
И действительно, в темноте, скрывавшей желтые зубцы оставшихся позади песчаных холмов, место это напоминало один из тех диких, безлесных и крайне утомительных подъемов, которые попадаются сплошь и рядом во время переездов по горным тропинкам Дагестана.
Но вот выбрались на какое-то плато. Свежий ветерок пахнул в лицо, копыта лошадей застучали по твердому грунту, но разобрать обстановку, в которой мы продолжали путь, не было никакой возможности; глаза уже не служили, темь стояла чисто степная. Это удовольствие продолжалось еще часа два, и мы уже порядочно чувствовали все последствия продолжительной и быстрой езды, когда проводники, наконец, остановились:
— Что такое?
— Приехали, раздался хриплый голос переводчика Косума, маленького ожиревшего киргиза, с глазами едва выглядывающими из косых щелок его обрюзглой, вечно засаленной физиономии.
Слезли.
На земле, в нескольких шагах от нас, едва [39] заметным пятном выделялся какой-то бугор; то был склад нашего овса, заранее перевезенного сюда из Киндерли. Киргизы, приставленные к этому запасу, должно быть предпочли тень родных кибиток томлению на солнце и, вместо того, чтобы караулить русское добро, ушли, бросив мешки на произвол судьбы. Расчитывая переночевать на голой земле, мы, конечно, обрадовались этой находке и разместились на мешках с таким удовольствием, какое едва ли испытывают ваши разбитые на балу красавицы на своих мягких белоснежных постелях.
Киргизы между тем бросились разводить костер, с криком и шумом, неизбежным там, где сошлись хоть трое из них. Кто-то из них принес и воду из колодца.
— Ну что, Косумка, хорошая вода?
— Ничего… немного хуже киндерлинской, но пить можно. Попробуйте, ответил переводчик, ощупью пробираясь между мешками и поднося полукруглое кожаное ведро.
Попробовал… но как описать вам эту воду киргизского Кавказа? Если бы человек, задавшись самыми преступными целями, вздумал перемешать все что есть гадкого в мире, то и тогда едва ли вышла бы столь убийственная мерзость на вкус и запах!.. Даже бедные лошади, несмотря на страшную жажду, которая должна была томить их, фыркали и отворачивали головы от этой отвратительной жидкости. [40]
Закусив холодною бараниной с солдатскими сухарями и не дождавшись чаю, мы растянулись на своих мешках и скоро заснули богатырским сном.
Я проснулся сегодня в четыре часа утра, дрожа от холода и сырости. На востоке, сквозь мглу, покрывавшую степь, едва только пробивались румяные полосы, но вскоре первые лучи восходящего солнца озарили и гладкую равнину, и высокие обрывистые берега Каундинского солончака, покрытого длинными тенями противуположных утесов. Я подошел к самому краю обрыва, который тянулся в нескольких шагах от нашего бивуака и широкими извилистыми террасами окаймлял соляное озеро с востока; подо мной, саженей на двадцать ниже, на одном из уступов, который настолько же возвышался над поверхностью солончака, как муравьи копошились казаки и Киргизы, вытаскивая воду из едва заметного отверстия колодца Арт-Каунды. На средине озера возвышался отдельный утес глинистого песчаника, почти правильной цилиндрической формы и среди блестящей соляной поверхности он походил на гигантскую башню затонувшего замка. Далее тянулись яркие песчаные холмы противоположного ската, уходя в даль своими неуловимо-мягкими контурами.
Я уселся на краю обрыва со стаканом чаю и пока седлали лошадь набросал в свой альбом этот характерный вид здешней пустыни.
Сию минуту выступаем, предстоит огромный безводный переход. [41]
Безводная степь и навык степняков. — Миражи. — Случайная встреча с войсками и их критическое состояние — Промах штаба. — Оплошность начальника и катастрофа. — Походный порядок в степи — Убыль верблюдов. — Следы первой колонны и ее бивуак в Сенеках — Аварский и ночлег у Апшеронцев. 19 апреля, Сенеки.
Пользуясь дневкой, опишу вам подробно и как умею богатый впечатлениями и злополучный день 18 апреля, который, я уверен, никогда не изгладится из моей памяти.
На восток от Каундинского озера тянется необозримая степь. Она представляет твердую глинистую равнину, усеянную только мелкими кустами бурьяна. Ни одна тропка, ни один холмик не оживляет ее утомительного однообразия.
Мы выехали с ночлега в шестом часу утра 18 числа и должно быть под невольным влиянием этой невеселой обстановки ехали молча, изредка перебрасывались отрывочными фразами. Слышался глухой топот наших коней, да по временам кто-нибудь [42] хлопнет от скуки нагайкой — вот все, что нарушало таинственную тишину обширной пустыни.
По мере углубления в степь, все чаще и чаще попадались нам перебегавшие между кустами маленькие ящерицы и змеи такого же серого цвета, как земля и бурьян; наконец их стало столько, что многие сами попадали под копыта лошадей и наши казаки забавлялись некоторое время, убивая их на всем скаку ловким ударом плети.
Я несколько раз смотрел на компас. Проводники наши, далеко отделившись вперед, замечательно и верно держали в течении шести часов подряд одно и то же направление на северо-восток. Надо удивляться в этом отношении способности и навыку кочевников: степь раскинулась как море на сотню верст во все стороны н на ней нет ни одной тропы, ни одного следа живого существа; нет неровностей, — ни один куст не возвышался даже на поларшина над прочими; наконец, нет даже звезд на небе. При этих условиях Киргизы едут как бы по врожденному инстинкту, вернее чем по компасу, и прямо выходят к надлежащему месту. По каким признакам они ориентируются — мне было просто не понятно!..
