Не стану описывать, как с этих пор возрастала ее любовь ко мне до страсти, как совершенно предалась она мне, со всем пламенем чувств и воображения, и как с тех пор любовью ко мне дышала. Любить меня было ее единственное занятие, исполнять мои желания — ее блаженство; быть со мною, все, чего она желала. — И эти пламенные чувства остались безответными! Они только согревали мои холодные пока чувства. Напрасно я искал в душе упоения! одна чувственность говорила. — Проводя с ней наедине целые дни (Анна Петровна была все больна), я провел ее постепенно через все наслаждения чувственности, которые только представляются роскошному воображению, однако, не касаясь девственности. Это было в моей власти, и надобно было всю холодность моего рассудка, чтобы в пылу восторгов не переступить границу, — ибо она сама, кажется, желала быть совершенно моею и, вопреки моим уверениям, считала себя такою.
После первого времени беззаботных наслаждений, когда с удовлетворенной чувственностью и с прошедшей приманкой новизны я точно стал холоднее, она стала замечать, что не столько любила, сколько она думала и сколько заслуживает. С этих пор она много страдала и, кажется, всякий день более любила. Хоть и удавалось мне ее разуверять, но не надолго; холодность моя становилась слишком явной. — Я сам страдал душевно, слишком поздно раскаивался; справедливые ее упреки раздирали мне душу. Приближавшийся отъезд ее с отцом умножал еще более ее страдания — и любовь. Это время было для нас обоих ужасное. — Наконец роковая минута настала, расстроенное ее здоровье, кажется, изнемогало от душевной скорби. Рыдая без слез, холодные и бледные уста замирали на моих, она едва имела силы дойти до кареты… Ужасные минуты! Ее слезы въелись мне в душу.
С моею матерью и сестрой поехала она в Тверь, где имела еще огорчение узнать мои прежние любовные проказы, и некоторые современные. Несмотря на все это, мне легко было в письмах ее разуверить, — как не поверить тому, чего желаешь! Ответы ее были нежнее чем когда-либо. — В таких обстоятельствах встреча моя с нею опять очень меня беспокоила.
3 января. Приезд в Малинники. Дорога зимняя была очень хороша. Без особенных происшествий доехали мы за двое суток до Торжка. Не доезжая несколько верст до него, мы заехали переночевать к тамошнему помещику Львову, родственнику Петра Марковича, и очень хорошо знакомому всему семейству Вульф. — Я провел вечер довольно приятно; жена его и две дочери очень милы и любезны. На другой день отправились мы далее; в самом Торжке я тоже познакомился с семейством других Полторацких, детей Павла Марковича, и видел одну старую деву Лошакову, дальнюю родственницу нашу, — которая лет 12 тому назад жила у нас в доме.
5 января. Старица. Вот скоро целый месяц, что я не писал; тому причина то, что я оставил Петербург и кочую теперь в Старице и ее окрестностях. Вот с самого Рождества я живу здесь; с матерью и сестрою Анною мы приехали провести здесь Святки, после приехала Евпраксия от Павлы Ивановны, а перед нею Саша с Лизой.
Всякий день, и почти целый, мы бываем у Вельяшевых; там я занимаюсь здешними красавицами: Катинькою, Машенькою Борисовой и Натальей Федоровной Казнаковой. По сию пору они довольно благосклонно принимали мои приношения их прелестям, но Катинька, кажется, более занята любовью Ивана Петровича, хотя и не разделяет ее. 30-летний юноша очень забавен со своей страстью; я его вчера взбесил, сказав, что он влюблен: он считает за недостойное влюбиться и никак не хочет сознаться в своей страсти. Целые дни он проводит, сидя руку об руку или играя в шашки с прелестницей своею, которая точно мила. Она очень стройна и имеет много приятности во всех своих движениях и обращении. Мне бы очень приятно было ей понравиться, но никак бы не желал в ней родить страсть: это скучно. Я желаю только нравиться, занимать женщин, но не более: страсти отнимают только время; хорошо, ежели не имеют дурных последствий; для меня уже довольно, — я насытился ими.
Машенька Борисова сначала улыбалась мне и благосклонно смотрела своими хорошенькими глазками на меня, но теперь, кажется, недовольна тем, что я не исключительно ею занимался; она вчера уехала. Третьего дня я понравился, кажется, особенно понравился, Наташеньке Казнаковой на маскараде у Казнакова; я был к лицу одет и много танцевал с ней. Тут же и Катинька была очень мила со мною. Этот вечер я провел очень приятно; мы танцевали до 5-ти часов утра, хотя танцующих мужчин было мало.
Монастырище, 7 января. В четверг, 20 декабря [1828 г.], я, мать и сестра Анна отправились в Старицу, которая от Малинников лежит в верстах 30. Я ожидал там найти Лизу и Сашу; оттого, когда мы подъехали к дому Вельяшевых, и сестра вышла из саней, чтобы туда идти, а мать хотела прямо ехать в дом, для нас нанятый, то я долго не решался, что мне делать: остаться ли с матерью, или идти с сестрой, — так я боялся встречи с моею любовью. — Случай еще раз отсрочил эту трогательную сцену: два друга в этот же день поехали к Понафидиным. Лиза долго ожидала меня, но, наконец, надо было ехать к отцу. Я очень был рад, что еще на несколько дней остался свободен.
Катинька Вельяшева. Здесь я нашел двух молодых красавиц: Катиньку Вельяшеву, мою двоюродную сестру, за один год, который я ее не видал, из 14-летнего ребенка расцветшую в прекрасную девушку, лицом хотя не красавицу, но стройную, увлекательную в каждом движении, прелестную, как непорочность, милую и добродушную, как ее лета.
Марья Борисова. Другая, Машенька Борисова, прошлого года мной совсем почти не замеченная, теперь тоже заслуживала мое внимание. Не будучи красавицей, она имела хорошенькие глазки и для меня весьма приятно картавила. Пушкин, бывший здесь осенью, очень ввел ее во славу. — Первые два дня я провел очень приятно, то в разговорах с сестрой, то слегка волочившись за двумя красавицами, ибо ни одна из них не делала сильного впечатления на меня, может быть оттого, что, недавно еще пресыщенный этой приторной пищей, желудок более не варил. Они слушали благосклонно мои нежности, и от предстоявших балов я ожидал еще большего успеха. Мы уже точно знали, что у полковника Торнау (командира стоявшего здесь Оренбургского уланского полка) будет накануне Рождества для детей Weihnachtsbaum или елка, а для взрослых бал.
Иван Петрович Вульф. Не долго пользовался я спокойствием: сначала воротился от своего отца, куда он ездил на именины, мой двоюродный брат Иван Петрович Вульф, служащий в здесь же стоящем уланском полку. Он очень хороший человек, с умом и способностями, которые не имел случая развернуть, живя с самого выхода из корпуса пажей здесь в деревне. К несчастью моему, несмотря на 30 лет, он влюбился в свою 15-летнюю кузину Катиньку по уши, как я когда-то любил Анну Петровну, и стал ужасно ревновать к ней. Видя первый вечер, что она очень хороша со мною, он почти выходил из себя: твердил, что в мире все химера (любимое его выражение), что он поедет против Турок и пр. — Потом, объяснившись, как кажется, он оставил воинственное намерение, а только уже не отходил от нее ни на шаг во все время моего пребывания там.
