5. Поутру ходил я на второй торг имений для Петра Марковича, а остальное время дня провел я у барона и Анны Петровны. — Барон расспрашивал меня о намерении моем идти на военную службу, удивлялся ему и представлял все невыгоды его. Такие слова, а особливо любовь к спокойствию и удовольствия светской здешней жизни, сильно стали бороться с мужественным моим намерением; все выгоды здешней жизни: приятное общество, легкость занятий службы, способность к учению и расширению знаний, непринужденность и большая свобода поступков — являлись мне во всем своем блеске, между тем как трудность, опасность и неприятность военной жизни еще разительнее казались от этого сравнения. Весь вечер такие мысли, сравнение одной жизни с другой, меня тревожили; мое намерение перемены образа жизни начало колебаться, я стал жалеть, что так много говорил, и вздумал, что из Твери еще можно сюда воротиться, сделав, как будто бы я ездил на праздники в отпуск. Но возвышеннейшие чувства, желание прочной славы и достижения какой-нибудь достойной цели восторжествовали над слабой женообразной склонностью к неге и наслаждениям: я решился снова отречься от удовольствий общественной жизни, пожертвовать всем ради одной возможности достигнуть всего. — И теперь я радуюсь, что имел столько силы устоять против стольких приманок. — Оставшись здесь, я чувствую, что во мне бы заснуло желание совершенствования самого себя; я бы привык к бездействию, которое я теперь, как замечаю, уже менее тягостно мне; в мелочных, бесполезных для ума и сердца (удовольствиях?) я провел бы лучшие мои лета, а к чему я после полезен был бы с моим безнаитием и неспособностью? — Слава богу, слава богу! я теперь могу надеяться чем-нибудь быть полезным себе и человечеству! Ежели же провидению угодно будет пресечь мою безвременную жизнь, то я верю, что его премудрость устроит это к лучшему; добро, которое я мог сделать, выполнит тогда другой, достойнее меня и даже ближние мои, верно, не потерпят от того. — А смерть? — она всегда неизбежна, рано или поздно: так к чему же о ней заботиться и опасаться ее! Аминь!
6. Николин день я делал некоторые посещения, но не заставал дома; обедал у Надежды Гавриловны, а вечером заходил к моему хозяину, а после к барону. — Софья все раскаивается в нежностях ко мне и винит себя.
7. В Департаменте я узнал, что жалованья мне не назначено. Я не понимаю отчего, и если бы я остался, то должно бы было узнать почему, теперь же мне все равно. — Очень неприятно, что по сию пору не вышло из Сената переименование мое, потому что аттестаты мои теперь там, и я их получить не могу, что меня заставить взять только отпуск на 28 дней или более, пока не придет решение Сената. Через несколько дней можно мне, кажется, будет ехать отсюда с Петром Марковичем, покупка которого, по-видимому, не состоится. Нужно мне сделать некоторые покупки, а денег у меня еще нет: много хлопот на эти дни мне будет.
8. Зашедши на минутку в Департамент, где я написал черновое прошение в отпуск, поехал я в Сенат, в герольдию, где узнал, что дело о переименовании меня в 12-й класс уже окончено; для подписания теперь оно находится у Министра Просвещения и на этих днях будет отправлено в Департамент. Это, конечно, хорошо, но лучше бы было, если бы теперь все уже кончено было, и я бы мог получить при отставке и мои дипломы, необходимо нужные для вступления в военную службу. Теперь придется мне ехать с одним отпуском. Я заказал себе саблю и нашел продающиеся пистолеты; таким образом, самым нужным я уже запасся. Я купил Гнезиуса немецкую грамматику и отыскал сочинения Бисмарка о тактике кавалерии; всех купить дорого, а некоторые непременно нужно. Таким образом, я начинаю приготовляться к военной жизни моей; решено — я натачиваю мой меч боевой, который, может статься, не отразит и первого вражьего удара — кто знает?
9. Я был у Бегичевых, где довольно долго просидел после обеда, приготовляя корпию; после сидел у своего хозяина с забавной его дочерью, а оттуда пошел к барону. — Я получил от матери и Лизы письма; первая пишет об окончательной сделке касательно имения и зовет меня скорее приехать, а вторая говорит обыкновенные нежности и ждет меня тоже, — скоро исполню я их желание.
10. Наконец я заказал для сестры раму к ее портрету Байрона. Из Департамента я ходил искать часы для себя и Миши — для них и других разных покупок нужно мне будет около 400 рублей. — Я еще не знаю, проситься ли мне в отпуск или прямо в отставку: завтра поутру сходить надо поговорить об этом с Шахматовым. Обедал я у Анны Петровны с Петром Марковичем, а после проспал и просидел дома, зато хочу как можно позже лечь спать. Этими днями надо написать последнее письмо отсюда к Языкову, — я по сию пору не ответил на его последнее. Я видел Вронченкин перевод Гамлета: он хорош, но стихи все еще не гладки и тяжелы у переводчика, хотя перевод его и должен быть верен и близок к оригиналу. Нельзя тоже сказать про переводы Шиллера (Wallenstein) и Гете (gotz) Шевырева; язык в них несравненно хуже, и, сверх того, еще они неверны, как говорят сравнивавшие их. — Вронченко напомнил мне теперь отрывок, переведенный Плетневым тоже из Шекспира: признание в любви Ромео и Юлии [Джульетты], когда ночью из сада Ромео через окно разговаривает с Юлией; эта сцена есть одна из прекраснейших, которые написал Шекспир; простота, невинность и сила чувств Юлии в ней прелестны, восхитительны — за то и Плетнев прекрасно нам ее передал; он далеко оставляет за собой нашего дерптского переводчика. — В пятницу — 14 число, следственно, через 4 дня и ровно через год после моего отъезда из Тригорского, я думаю выехать отсюда. С какими удалыми надеждами я ехал сюда! — и сколько их исполнилось? — ни одной!.. Теперь их тоже много в груди, но через год им такая же будет судьба — может статься и всю жизнь!
В таком случае вопрос Гамлета: «Быть или не быть» — сам разрешится все равно.
11. Подал я просьбу об отставке меня из службы и надеюсь скоро получить оную. Петра Марковича задерживают в ломбарде, не выдавая ему денег: обещали прежде выдать завтра, а теперь отсрочили до четверга, а может быть, и до будущего вторника; весьма досадно, если нам придется так долго ожидать по-пустому деньги и терять время. — Весь день я пробыл у барона. Софья очень была мила со мной, уверяла, что ей тяжело будет расставаться со мной, и что часто вспоминать будет обо мне. — Там был Плетнев и Подолинский, также один поляк Жельветр, который приезжал заговаривать зубную боль Софьи; он очень смешил нас своим обращением.
12. В Департаменте я отдал на гербовую бумагу — на производство дела по просьбе о моем увольнении: всего 9 р. мне это стоит покуда. О возвращении дипломов моих нужно, как говорят, сделать особенное отношение в герольдию. Я думаю, что я и без них могу обойтись.
