Мне особенно памятен ее последний бенефис. Таких триумфов мне более не приходилось видеть. Шла впервые на московской сцене «Эсмеральда». От публики любимой танцовщице был подан драгоценный подарок: серебряный калач, представлявший из себя футляр для массивного браслета с шестью дорогими по величине и качеству камнями. Название каждого камня начиналось одной из тех шести букв. которые составляют слово «Москва».
Она же в свою очередь отблагодарила москвичей тем, что во втором действии, в сцене, где Эсмеральда, мечтая о Фебе, пишет на стене это милое для нее имя, отчетливо начертала по-русски «Москва». Это вызвало единодушный восторг зрителей, переполнявших театр. Аплодисменты не смолкали долгое время; симпатичная балерина растрогалась до слез.
Ее успех был велик. Чуть ли не вся Москва ею увлекалась. А учащаяся молодежь в своем обожании доходила до степени «необузданности». Помню я, как эти юные поклонники, собиравшиеся необъятной толпой на актерском подъезде ради того, чтобы повидать ее вблизи, устраивали иногда маленькие невинные демонстрации. Однажды, на масленице, после утреннего спектакля, толпа, дожидавшая выхода Эльслер из театра, была так раздосадована строгим приказанием «разойтись», что схватила сделавшего это внушение солидного театрального чиновника К-ва и положила его под ноги лошадей, запряженных в карету балерины. И пришлось ему volens-nolens пролежать до ее выхода под страхом быть раздавленным. Можно представить себе, что в этот промежуток времени он переиспытал. Но как только появилась на подъезде Фанни Эльслер, молодежь освободила непрошеного блюстителя порядка, да заодно освободила и лошадей, моментально их отпрягши. Пылкие поклонники повезли на себе любимую артистку. Полиция пыталась приостановить это триумфальное шествие, но ничего не могла поделать с восторженной толпой.
В Москве я знал балетную сцену и ее представителей издалека, из зрительного зала только. Близкое же мое знакомство с балетным миром началось с моего поступления пансионером в Императорское петербургское театральное училище.
Петербургский балетный класс всегда считался лучшим, нежели московский. Из нашей школы вышло множество знаменитых балерин, бывших украшением не только российских сцен, но даже и заграничных. При своем поступлении в училище я застал еще воспитанницами М. Н. Муравьеву, П. П. Лебедеву, Е. О. Вазем, Евг. Соколову, A. Н. Кемерер, А. Д. Кошеву, М. Н. Мадаеву, Веру Лядову и балериной Суровщикову (в замужестве Петипа). Все они впоследствии были звезды первой величины. Балетными преподавателями в то время были такие знатоки дела как балетмейстер Перро, Фридерик, Гюге, X. П. Иогансон, М. И. Петипа, Лев Иванов и Н. О. Гольц.
В период своей молодости я около года прожил в одной комнате вместе с старым приятелем своим, не безызвестным танцором и балетным учителем А. Д. Чистяковым, с которым знакомство началось еще в Москве, во время его пребывания в московском театральном училище. Совместная жизнь с балетным артистом дала мне возможность близко сойтись со служителями и служительницами Терпсихоры, изучить их любопытный быт, характеры и некоторые особенности, о которых, впрочем, очень распространяться не буду. Свои балетные воспоминания я ограничу несколькими эпизодами, которые могут дать достаточные понятия вообще о типичных личностях балета старого времени.
Весьма оригинальным человеком был танцор Николай Тимофеевич Ильин (настоящая фамилия его Шлефогт). Его родная сестра некогда была очень известной и хорошей танцовщицей. Еще будучи воспитанником театрального училища, Ильин обращал на себя всеобщее внимание, как одержимый странностями. Об его любовных похождениях, всегда неудачных и постоянно комических по обстановке, ходила масса потешных анекдотов. Свою натуру он называл «страстною» и поэтому влюблялся по несколько раз в месяц. Влюблялся серьезно и до сумасбродства. Однако, как скоро влюблялся, так же скоро и охладевал. Ильин вечно мечтал о семейном очаге, но умер холостяком, не найдя себе достойной подруги. В искательствах жены он был до смешного несчастлив. Находились такие, которые соглашались вступить с ним в брак, назначались дни венчания, но, в силу какого-то тяготевшего над ним рока, ни одна из свадеб не состоялась. Его школьный товарищ И. Е. Чернышев очень удачно списал с него портрет в своих интересных рассказах «Уголки театрального мира». Ильин фигурирует у него под именем Гусакова.
Во время моего совместного сожительства с Чистяковым, заявляется к нам Ильин и просит убедительно дозволить ему на несколько дней поселиться у нас до приискания себе нового «приличного помещения». С нашей стороны последовало разрешение. Ильин перебрался к нам и вместо нескольких дней прожил несколько месяцев.
В это время я хорошо пригляделся к забавному Николаю Тимофеевичу. Я был свидетелем многих смешных сцен, которые устраивались по милости нашего гостя.
Наружный вид Ильина был далеко не привлекателен, с чем, однако, он не соглашался. Он был о себе обратного мнения и даже кичился своей красотой, благодаря чему подвергался вечным насмешкам и ироническим замечаниям. Роста он был небольшого, черноватый, с маленькими глазами и казался старше своих лет. Разговаривал глубоко комическим тоном, растягивая слова и делая неуместные ударения. Любил пофилософствовать и помечтать. Николай Тимофеевич имел две слабости — женщины и карты, хотя в том и другом беспощадно проигрывал. Женщины его не терпели за крутой его нрав во время ухаживания. В период увлечения он делался деспотом и без всякого повода и права позволял себе ревновать ту, которую выбирал «для воздыханий», делал ей сцены и грозил. Конечно, его быстро «отрезвляли» от чада любви, однако он успевал причинять массу неприятностей своим обожанием всякой, имевшей несчастие ему понравиться.
Во время карточной игры он был неподражаем, в особенности когда проигрывал. Волновался, ерошил волосы на голове, энергично отплевывался чуть ли не в физиономию партнеров, говорил всем дерзости, принимался плакать, а иногда, патетически настроясь, прибегал к молитве. Выскочит из-за карточного стола, подбежит к образам и начнет креститься, что-то причитывая вслух.
Однажды, проживая с нами, Ильин привел с собой со спектакля сослуживца своего, танцора Солнцева, тоже большого любителя карт. Засели они играть в штосс. Солнцев вызвался быть банкометом. Ильин понтировал. Сумма ставки всегда начиналась с пятачка. Я не долго любовался на игроков, соскучился и лег спать. Часов в шесть утра слышу я сквозь сон у приятелей началось какое-то препирательство. Я раскрыл глаза и внимательнее прислушиваюсь к их разговору.
