лапу в немецком приветствии.
— Вы заставили его сделать это?
— Ну, после нескольких вежливых напоминаний на сей счет. Стать мучеником за веру парню не улыбалось.
— Ну а что будет с коммунистами? — спросил Зорге.
— Скоро мы покончим с ними, — заверил Майзингер.
— Вы на самом деле считаете возможным, что Германия нападет на Советский Союз?
— Я считаю это непреложным фактом. Гитлер совершит большую глупость, если не воспользуется этой единственной возможностью.
— Что это за единственная возможность? — спросил Зорге, разыгрывая из себя простака.
Но Майзингер так обрадовался подвернувшемуся случаю показать всезнайке-доктору, что он, гестаповский офицер, тоже не лыком шит, что не заметил нехитрой уловки Зорге.
— Гитлер к настоящему моменту как раз мобилизовал весь немецкий народ. Фюрер должен обязательно это использовать. Десять миллионов солдат нельзя держать без дела долгое время. Их нужно погнать вперед! Ведь мы, как известно, народ без пространства...
— А вы думаете, что русские позволят сделать это...
— Русские, — перебил Майзингер, — народ второго сорта. Кампания в Финляндии это убедительно доказала. Мы просто сотрем их с географической карты.
— Наполеон тоже...
— Наша армия теперь полностью моторизована, — вновь перебил Зорге полковник. — Наши солдаты не будут шагать по отвратительным русским дорогам, а поедут по ним, оставляя за собой десятки километров в день. Через четыре недели мы будем в Ленинграде, через шесть — в Москве. А через три месяца здесь, в Японии, мы встретим первых русских беженцев.
Зорге резко повернулся и вышел. Аргументы Майзингера показались ему глупыми. Но затем он себя успокоил, когда подумал, что сейчас самые глупейшие доказательства, наверно, и будут самыми лучшими. Подавленное настроение охватило Рихарда, тоска заполнила его душу. Оставалось одно — поскорее залить ее «огненной водой».
В пьяном угаре Зорге, тяжело ворочая заплетающимся языком, громко обращался к своим отсутствующим собутыльникам:
— Послушайте только, наци осмеливаются напасть на Россию. Идиоты! Ведь это же колоссальная империя! Даже если они дойдут до Москвы, это будет для русских блошиным укусом!
А на следующий день Зорге, не владея собой, в коридоре старого посольского здания разнес референта, который решился оспорить его доводы против германско-советской войны.
— Вы все здесь, — кричал Рихард, — поджигатели войны! Сволочи!
Двадцать второго июня Зорге, крепко выпив, шатался по питейным заведениям, ругал посла, проклинал Гитлера и вообще всех, кто встречался ему по дороге.
— Свиньи! — орал он. — Проклятые свиньи!
Ночью Зорге рыдал, как обиженный ребенок, а дрожавшая от страха Митико, сидя на кровати, утешала его.
Рихард Зорге распластался на своем ложе, уставившись в потолок. Два дня он почти ни с кем не разговаривая. Митико находилась рядом и подстерегала каждое его движение. Но он был недвижим, словно уже переселился в мир иной.
Непрерывные боли и безмерные дозы спиртного скрутили Рихарда. Глубокой ночью двадцать второго июня, когда началась война с Россией, он с большим трудом добрался домой и на пороге упал без сознания. Митико с великим трудом втащила его наверх, раздела и уложила в кровать.
Зорге походил на мертвеца. Тело его одеревенело, а глаза были закрыты. Но Митико знала: он жив и в полном сознании. И что он не хочет говорить ни с кем.
А снаружи простиралось июньское ночное небо, светлое и чистое. Теплый ветерок потихоньку проникая в комнату. Он был настолько слаб, что пламя свечи, стоявшей на столе, горело ровно и отбрасывало мягкий свет на полки с книгами, потертые коврики, полупустые бутылки, разбросанные кругом, и на мужчину и женщину, неподвижно лежавших рядом.
Постепенно Митико овладел страх, леденящий душу, останавливающий сердце страх. Она, тяжело дыша, крепко прижала руки к груди. Затем подняла их и зажала рот, чтобы задержать крик, готовый сорваться с губ. И начала дрожать, сотрясаясь всем телом.
— Не бойся, — вдруг прошептал Зорге.
Дрожь ее сразу прошла. С радостным изумлением она вслушалась в его слова. Затем заплакала и прижалась к нему.
Зорге притянул ее к себе и погладил по волосам. Хотя это и произошло почти механически, движение это было полно нежности. Глаза его оставались закрытыми.
— Не плачь, — снова прошептал он. — Не оплакивай себя, потому что у тебя впереди еще долгая жизнь. Не плачь и обо мне — я этого не заслуживаю.
— Я буду любить тебя всегда, — сказала она убежденно. Затем добавила, почти касаясь губами его шеи: — Почему у нас нет ребенка?
Зорге замер. Рука его неподвижно лежала на ее голове. Казалось, что он и не дышит.
— Хотя это и будет твой ребенок, — проговорила она запинаясь, — он не доставит тебе никаких хлопот. Я воспитаю его одна. Тогда ты будешь постоянно со мной.
— Ребенка, отца которого звали бы Рихард Зорге, быть не должно, — ответил он. — Из-за этого тебе пришлось бы всю жизнь страдать.
— Нет, я буду тогда счастливой до самой смерти.
— Когда-нибудь мир узнает, кем был Рихард Зорге. И люди на моей родине станут меня проклинать или удивляться мне. Здесь же, в Японии, имя Рихард Зорге будет произноситься с ненавистью. Японцы станут бросать вслед тебе камни, плевать на тебя, и наш ребенок останется без друзей и радости. С каждым глотком воздуха вам придется вдыхать только ненависть.
— Меня это не пугает, — просто сказала Митико.
Зорге, тяжело дыша, прижал ее к себе и проговорил:
— В моей жизни было много женщин, Митико.
— Не надо, — торопливо прервала она его. — Пожалуйста, не говори мне об этом.
Но он продолжил:
— Много женщин, Митико. Целая армия женщин. Красота, страсть, порочность... Женщины всех цветов кожи, всех возрастов, самой разной внешности. Среди них были и такие, которые плакали обо мне. И такие, о которых я часто сам вспоминая. Две или три даже пытались втолковать мне, сколь непутева моя жизнь.
—
