дающем массу ценных продуктов, на побережьях Карского и Баренцева морей процветает пушной промысел.
В доме дяди Захара завалялся какой-то старый журнал, где на снимке виднелись сверкающие павильоны советской выставки за границей. Чье-то восторженное девичье лицо, руки, примеряющие белоснежного песца.
— Это не твой ли? — спросил Иван Николаевич бригадира.
— Кто знает? Может, и мой… Или Иванки — соседа. А скорее всего Осипа Вылко, он по три нормы за сезон дает, самого первого класса, силен охотник…
У Захара несколько медалей, полученных на ленинградских и московских выставках пушнины.
С начала зимы отбывают охотники в тундру, в разбросанные на сотни километров охотничьи избушки. Забирают с собой самое необходимое — ружья, топоры, мороженую рыбу. Нарты в рвущейся от нетерпения собачьей упряжке скрываются в белом тумане.
Охота на песца требует сноровки, чутья, которые даются лишь годами опыта. Нужно знать проходы, места, по которым мигрирует зверь, — ложбинки ручьев, мыски. Ставить капкан надо тоже умеючи — замаскировать, учесть ветер, несущий запах приманки, снег кругом утоптать, чтобы пороша скользила, не заметая силки.
Да, охота — большое умение. И, конечно, труд. Можно поставить пятьдесят капканов, а можно и двести, но тогда забудь об отдыхе.
Рассказывая, дядя Захар весь преображается, молодеет, словно заново переживая свои скитания по тундре.
— В день отмахиваешь километров пятьдесят пешком. Надо осмотреть все ловушки: не заела ли ржавчина, обновить наживку. А вернешься — первым долгом свари собакам еду, ружье почисть, о себе думать некогда.
— А то еще заплутаешь, — вставляет Иван Николаевич.
— Н-ну, всяко бывает, — раздумчиво замечает дядя Захар, — мы, конечное дело, ориентируемся по наносам, по льдинкам на кустиках. Западный ветер, он влажный — стало быть, сосульки всегда с запада. Ну а уж если заплутал — беда.
И он рассказывает, как в сильный буран, завернувшись в малицу, охотник ложится в снег — переждать метель. Но и тут будь начеку, не то занесет, утрамбует тебя так, что не выползешь. Наст, прибитый ветром, тверд, как фанера, хоть руби топором.
— Сынок у меня раз попал, еле вылез… Но в беде людей не оставляем. Все ищут, всех на ноги ставим. Одним словом — колхоз.
Чуть погодя, словно бы что-то вспомнив, бригадир поведал мне об одном из многочисленных случаев, свидетельствующих о том, что Север не для слабых. Мужество и взаимная выручка — закон тундры.
Однажды Вячеслав Рочев со своим товарищем Степаном охотились на пару. Уже начиналась весна, солнце припекало косыми лучами, дули влажные ветры. И вот как-то утром припай откололся и Степана, стоявшего на льду, стало уносить.
Бросился Вячеслав в лодке на выручку, еще немного — и он на льдине, но тут рухнул соседний торос, едва не похоронив спасателя под тоннами льда. Однако успел Вячеслав вывернуться и, мокрый, заледеневший, все-таки вытолкнул лодку к припаю, снял товарища.
Проходили вторые сутки нашего пребывания на острове. Бегун не находил себе места, все всматривался в туманный горизонт. Ходил за прогнозами к радистке, советовался с капитаном, тот знал Север лучше всяких синоптиков — обещал еще день, не больше. Об отпуске они уже не заговаривали, хоть бы вовремя завезти на полярную станцию кислород: нужно же варить отопительную систему, к зиме готовиться.
Наконец к вечеру Иван Николаевич, побывавший на катере, вернулся и, чувствуя на себе беспокойный взгляд инженера, не торопясь сказал, точно это от него зависело — установить погоду:
— Однако к ночи тронемся.
— А туман?
— Доберемся…
Весть о нашем отъезде мгновенно разнеслась по острову.
В дом то и дело заглядывали пареньки, девушки, которых я теперь с трудом узнавал в новых пальто и модных капроновых куртках. Одни приносили письма, посылки, другие, робко взглянув на капитана, просили захватить с собой: кому пора было в школу, кому в институт — боялись, что больше не представится случая, не будет погоды. И хотя еще перед отъездом начальник метцентра выговаривал Ивану Николаевичу за то, что тот, по доброте своей, перегружает утлый катерок — риск ведь! — капитан никому не мог отказать.
Ладно уж, учеба — дело серьезное.
Засобиралась в дорогу и Надюшка, дочь дяди Захара. В Каратайке ее ждали школа и три брата, которые были на попечении матери, а теперь переходили под ее хозяйскую руку. Иными словами — учеба плюс трое мужчин, которых надо накормить и обстирать. Но Надюшку эта перспектива не угнетала.
— Пусть уж мать сюда не едет, — говорил дядя Захар, — а то ведь одной тебе там не справиться, а я уж тут один как-нибудь.
Но девочка только отмахнулась:
— Уж ты один… Небось скучать ведь будешь.
И она ласково взглянула на отца.
Последние часы, ожидая, когда утихнет ветер, все эти дни туго посвистывающий за окном, мы пили из кружек до черноты заваренный чай. Дядя Захар все вздыхал:
— Вот ведь штука — характер человеческий. Три дня знакомы, а расставаться жаль.
— Ничего, — утешал его капитан, утирая вспотевший лоб, — еще повидаетесь. Земля тесна стала. Сколько нам тащиться по волне до того берега? Часа три… А от Москвы до Варнека самолетом — всего четыре. Так что считай, кругом соседи…
Чуть сгорбясь, в старом ватничке, вышел он нас провожать, помог отцепить чалку. Студенты-пассажиры залезли в кубрик и сразу улеглись, чтобы переспать качку.
Море еще не утихло, катер стукало о причал, поскрипывал стертый кранец.
Дядя Захар, прощаясь, сказал:
— Не забывайте.
— И вы тоже. Адрес есть, будете в Москве, заезжайте. Всегда вам рады.
— Ага, — сказал он, — да, конечно.
И отвернулся, смахнув выжженную ветром слезу.
Все было, как обычно бывает в редакционных командировках, когда, движимый любопытством, жаждой новизны, колесишь по стране, открывая для себя неизведанные стороны жизни…
Дом — тяжелый короб старинной немецкой кладки, завялые кусты сирени, обсыпанные кричащими дроздами, уже начавшими движение на юг; мой знакомый — Марк Шумаков, научный сотрудник; и наконец, сам директор Биологической станции, Виктор Рафаэлевич Дольник, поджарый, похожий на ходока-туриста, с жестковатым лицом, одетый в потертую джинсовую пару, как-то не вязавшуюся с его высоким докторским званием.
Хмурость его, должно быть, слегка беспокоила и Марка, представлявшего меня.
— Хороший человек, — сказал обо мне Марк, — деликатный, плохого не напишет. — Дольник улыбнулся такому заходу, мне тоже стало смешно. — Ну вот, — поспешно, с облегчением подытожил Марк, — уже улыбки, значит, порядок, все прекрасно. На ночь возьму его к себе, а завтра махнем на стационар…
— Накорми гостя, — сказал Дольник. И, уже обращаясь ко мне, уточнил: — Тут у нас общий котел, в подвальчике… А завтра поговорим, на стационаре.
Он тут же заторопился куда-то. Марк, оставшись со мной наедине, сказал доверительно:
— Сегодня беседы все равно не будет, он у нас,
