наши сердца, столько пережившие за войну.
— Обидно, — сказал Халупа, — помирать после войны.
Вот тогда мы и рванулись на эту косу, мстя за погибших товарищей, которых никогда не видели. Мы, последние свидетели их геройской жизни.
Но еще долго пришлось выкуривать немцев с этой косы, мечом врезавшейся в море на сотню с лишним километров. Странно было сейчас ощущать себя здесь, в ночи, в будке незнакомого мне Паевского, среди людей, занимавшихся самой мирной профессией на земле — изучением птичьей природы.
Холод поднял меня на рассвете, еще хватило усердия умыться под холодным, в каплях росы, умывальником, побрившись туповатой бритвой, заправленной в железный станочек. Два глотка остывшего тепловатого чаю, отдававшего пластмассой, — и пешочком променад в сторону гудевшей прибоем Балтики. Совсем по-военному, только годы уже не те и от сигареты горчит во рту. Открывшееся море проникло во все мое существо холодом бурунной волнующейся пустыни с кричащими чайками.
На обратном пути я заплутал в трех соснах, причиной были высокие сети ловушек, в которые я забрел. Невидимые на фоне ельника и неба, они тянулись снизу доверху по мачтам — куда ни ткнись, эта паутина лезла в лицо, и представилось на мгновение, что чувствует пойманная птица Отчаявшись, рванул наугад, к счастью, вышел в прогал, двинулся дальше с каким-то странным ощущением грустной свободы, навеянным этим коротким происшествием, пока не забрел в незнакомое место. «От домика до кухни шагов сто», но сейчас не было ни домика, ни кухни — из зелени выныривали незнакомые построечки, а время уходило — вдруг Дольник уже приехал, и неизвестно, насколько задержится, — как бы не упустить.
Справа забелел штукатуркой приличный дом, — похоже, лесная коммуналка — с мансардой. Я поднялся по лесенке к открытым дверям, надеясь спросить, где тут что. И лишь окликнув хозяев и не получив ответа, вдруг почувствовал себя робинзоном на этом, казалось, необитаемом куске заросшей ельником косы, где стояло жилье с открытыми дверьми, без живой души.
С жердочки на терраске на меня смотрел ястреб, пристально и зорко, и от его взгляда стало не по себе, а дальше, в комнате, я различил в полусумраке два существа, показавшихся мне детьми; но это были маленькие лемурчики, застывшие при моем появлении с морковками в крохотных кулачках.
— Есть тут кто?
Лишь минут через пять оцепенение нарушили торопливые шаги по лестнице, и в комнату с какими-то бумагами вошла худощавая, с красным обветренным лицом женщина, выцветшие ее волосы были собраны узлом на затылке. Она как будто не удивилась мне, что-то взяла со стола и уже собиралась уходить, когда я, взмолившись, спросил у нее: где я нахожусь и кто хозяева?
Она сдержанно засмеялась, всплеснув руками:
— Вас Марк привез?
— Ну!
Это и была комната супругов Шумаковых — Марка и Наташи. Меня она приняла за туриста, тут от них отбоя нет. Думала, что я я турист, задержался возле заморских диковин, подаренных семье заезжими моряками. А Дольника еще нет, и когда будет неизвестно. Может быть, с минуты на минуту. Я могу пойти на кухню, попить чая. Есть хлеб, масло. Но далеко не уходить, как появится директор — увижу. А до кухни, находившейся в полусотне шагов, она меня доведет.
Наталья все еще фыркала, переживая мое приключение, но синие, словно выцветшие на солнце глаза оставались серьезными. Она сегодня дежурила по кухне и заодно на правах старшей координировала жизнь нескольких обитателей стационара. Это я понял по тому, как она по дороге окликала то одного, то другого сотрудника, невидимых в чаще, что-то уточняла, советовала…
Чаевал я в одиночестве, в небольшом бревенчатом зальце, примыкавшем к кухне. Дольник не появлялся, и я решил покружить, пока есть время, осмотреть хозяйство.
Прежде всего я наткнулся на избушку на курьих ножках. Точь-в-точь из сказки, только крупных размеров, из бревен, с любовной резьбой по карнизу и лесенкой из пиленых кряжей неохватного тополя. Оказалось, это препаратная, где «обрабатывают» пойманных птиц — обвес, обмер, осмотр, кольцевание.
Это мне объяснил аспирант Сережа Миронов, плотный, полноватый юноша в очках и с усами, которые ему совсем не шли, скорее молодили, чем старили, так чудно они выглядели на задумчиво-округлом, немного наивном лице.
Он сидел на скамейке возле терема и производил какие-то операции над зябликом, как потом выяснилось, искал клещей. Тут же стояли пробирки для анализов.
Постепенно завязалась беседа, если можно назвать беседой мой интерес и его ответы: по паре скупых слов в минуту, которые он ронял, не переставая рассматривать крыло пичуги, с головой упрятанной в мешочек. Дул в него, перебирал по перышку, что-то записывал в блокнот. Он был похож на азартного золотоискателя, просто неспособного оторваться от кучи породы в надежде на заветную золотинку в последней горсти. Даже перекур таким людям не всласть, они, бросают сигарету, не докурив, словно их влечет неведомая сила.
В активе Миронова уже было двадцать новых, дотоле неизвестных науке видов клещей — безвредных. А он искал разносчика заразы, это было важно для народного хозяйства и для, него, молодого ученого, изучавшего фауну, видовой состав, жизненный цикл этих крошечных паразитов. Он был переполнен теориями об их происхождении: в давние времена они обитали в гнездах (кое-где они так и остались оседлыми), а затем в поисках пищи с помощью птиц расселялись по огромному пространству — иначе как объяснить, что определенным видам птиц соответствуют виды этих, так сказать, пассажиров…
— Скажем, на горной ласточке в Киргизии и на городской ее сестре в средней колосе найден один и тот же вид клеща. Следовательно, предполагается, он сформировался еще до появления ласточек, так сказать, закончил свою эволюцию. Ну, все не так просто… — Он умолк, словно пресек себя, опасался, что затянувшийся разговор может отвлечь его от дела, а ему не хотелось бы терять время… Вот на досуге он мне объяснит научные тонкости…
И снова уткнулся в своего зяблика.
И как ему было не скучно корпеть тут с утра до вечера целыми месяцами?
Он, кажется, даже не понял вопроса, взглянув на меня поверх очков, как, учитель на несмышленого школьника, с серьезным видом ответил:
— Мне-то что, вот семейным, сложнее.
— Что ж не женат?
— А сперва мама не хотела. Мы с мамой живем без отца — как ее бросать? А теперь вот внук ей понадобился, да я что-то приостыл. Знаете, как это бывает: ты нравишься — тебе нет. И наоборот. С возрастом становишься разборчив, не так-то легко найти человека. Особенно в моем положении кочевника. Да и зарплата с птичий нос, степени пока нет…
Он выпростал пичугу из мешочка, разжал ладонь, и зяблик с писком
