Бунт в Москве
Почему осенью 1987 года Ельцин вдруг взбунтовался, не сумел объяснить ни он сам, ни кто-либо другой. Это глядя из сегодняшнего дня мы знаем, что Борис Николаевич интуитивно поступил правильно, что этот бунт со временем и сделал его народным любимцем и первым президентом России. Но никто, в том числе он сам, тогда и представить себе не мог такого фантастического поворота событий.
Никакой здравый расчет в тот момент не мог подвигнуть его на выступление против генерального секретаря и вообще против партийного руководства. Он рискнул всем — и карьерой, и здоровьем, и чуть ли ни всей жизнью — и потерял тогда почти все. Его считали конченым человеком, который сам себя погубил. И все были уверены, что ему уже не подняться. Так что же, бунт Ельцина был ошибкой недальновидного человека, которого совершенно случайно подхватила волна народной симпатии и сделала своим лидером?
Потом, когда Ельцин станет главой российского парламента, а затем и президентом и на него будут обращены взгляды миллионов, люди из его окружения будут утверждать, что им действительно руководят инстинкты. Не арифметический расчет, не тщательное взвешивание плюсов и минусов, что доступно многим из нас, а некое интуитивное понимание того, как именно нужно поступить. При этом он сам не в состоянии объяснить, почему действует так, а не иначе.
Ельцин, несомненно, всю свою политическую жизнь руководствовался определенной логикой. Но в ней, как ни парадоксально, больше интуиции, чем самой логики, если такое вообще возможно. В книгах, написанных за него Валентином Юмашевым, чувствуется желание как-то обосновать его действия. Но эти попытки перевести на простой арифметический язык хитроумные ельцинские построения не очень удачны. Во всяком случае это какая-то совершенно иная, нестандартная, своеобразная логика, которая не раз приводила его к весьма неожиданным и странным решениям.
Когда Горбачев осенью 1987 года ушел в отпуск, Лигачев своей властью назначил комиссию секретариата ЦК по проверке состояния дел в Москве. Это сулило Ельцину крупные неприятности, потому что выводы такой комиссии могли быть только резко критическими. После очередной перепалки с Лигачевым, 12 сентября, Борис Николаевич написал Горбачеву, отдыхавшему у теплого моря в расцвете своей славы, письмо-жалобу на притеснения Лигачева и попросил отставки.
Вот с этого письма и заварилась история, которая закончилась, собственно, с уходом в отставку Горбачева, после чего Ельцин стал в Кремле хозяином.
Но неверно было бы представлять себе эту драматическую историю, растянувшуюся на четыре года, всего лишь цепью случайностей. Не тереби Лигачев Ельцина, он бы не написал письмо Горбачеву… Не оставь Михаил Сергеевич письмо без внимания, не стал бы Борис Николаевич выступать на пленуме… Не отправь Горбачев Ельцина в отставку, он бы не превратился в народного героя, которого на руках внесут в Кремль…
Думаю, что конфликт Ельцина с Горбачевым был предопределен. В любом случае нашелся бы для него повод. Не один, так другой… Борис Ельцин шел к власти, потому что по своей натуре он человек, который может быть только первым. Но тогда, более всего обиженный на Егора Кузьмича, он даже сам не понимал, что его главный соперник — это Горбачев. Ему еще казалось, что Михаил Сергеевич союзник, на которого можно и нужно опереться.
Получив письмо, генеральный велел соединить его с московским секретарем и стал его успокаивать. Просьбу об отставке он, конечно же, всерьез не воспринял. Горбачев не любил выяснять отношения, предпочитал спускать на тормозах, гасить конфликты. Он был большим мастером уговаривать, убеждать и привлекать на свою сторону.
После разговора с генеральным Ельцин несколько успокоился. Ему показалось, что Михаил Сергеевич его фактически поддержал. Он с нетерпением ждал большого разговора, в котором все должно было выясниться: если Горбачев заинтересован в продолжении его работы на благо перестройки, пусть поддержит его публично, защитит от Лигачева.
Михаил Сергеевич в прекрасном настроении вернулся из отпуска в Москву, но беседовать по душам с Ельциным не собирался. Просто не считал это важным. Что касается конфликта между Лигачевым и Ельциным, то генеральный секретарь вовсе не нуждался в единомыслии своих сотрудников. Его эта ситуация вполне устраивала, как, скажем, и противостояние Егора Лигачева и Александра Яковлева.
Борис Николаевич нервничал, настаивал на разговоре. Но оказалось, что даже первому секретарю Московского горкома и кандидату в члены политбюро трудно встретиться с Горбачевым. Он звонил генсеку, просил о встрече, а тот откладывал серьезный разговор.
Видимо, Ельцин не выдержал, считая, что Горбачев вовсе не желает с ним разговаривать. Расценил это как плохой для себя знак, как обычное византийство Горбачева, который настроен против него, но не торопится об этом сказать. А раз так, значит, терять нечего. Нужно ждать, пока с тобой расправятся, а нанести удар первым.
Чувства Ельцина понятны — не так часто кандидаты в члены политбюро обращаются с просьбой об отставке, а генеральный словно пропускает это мимо ушей. Горбачеву, видимо, показалось, что Ельцин блажит. Поинтересовался, наверное, у Лигачева: что случилось с Борисом? Тот ответил: как всегда. И Михаил Сергеевич решил, что все само рассосется.
21 октября 1987 года открылся пленум ЦК, который сыграл колоссальную роль в жизни Ельцина. Предстояло обсуждение проекта доклада Горбачева по случаю приближающейся 70-й годовщины Октябрьской революции. Ельцин никого не предупредил, что собирается выступать. Текст он не писал, выступал экспромтом, хотя речь тщательно продумал. Борис Николаевич, видимо, до последней минуты ждал сигнала от Горбачева, какого-то намека, поддержки. Не дождавшись, поднял руку и попросил слова.
После доклада Горбачева председательствующий Лигачев спросил:
— Товарищи, есть ли желающие выступить?
Заранее докладчиков не намечали, поэтому зал молчал, желающих подняться на трибуну не нашлось. Уже готовились зачитать резолюцию. Лигачев еще раз оглядел зал и сказал:
— Если нет желающих, будем переходить к следующему вопросу.
Как это нередко в жизни бывает, все последующие события в какой-то мере зависели от случая. Горбачев взглянул на первый ряд, где сидели кандидаты в члены политбюро и секретари ЦК, и перебил Лигачева:
— Вот у Ельцина есть вопрос.
Егор Кузьмич не хотел отклоняться от заранее определенного распорядка:
— Давайте посоветуемся, будем ли открывать прения?
Послышались голоса:
