Маркиз д'Авалос передал Тициану приветы от Карла V и заверения монарха, что впредь «nuestro primer pintor» (наш первый художник) будет получать пожизненно из казны Миланского государства сто золотых дукатов. Монаршее заверение было закреплено соответствующей грамотой с печатями. Однако оно, как и прежний приказ казне Неаполитанского королевства о материальном вспомоществовании мастеру, выльется в многолетнюю переписку с имперской бюрократией, в которой проворовавшиеся чиновники то и дело менялись и в ответ на очередное напоминание о невыполненном ими указании монарха давали клятвенные заверения все исправить.
Воспользовавшись своим пребыванием в гостеприимной Венеции, маркиз изъявил желание быть вновь запечатленным на полотне, но уже в полный рост. Пока Тициан делал набросок будущей картины, генерал д'Авалос с подачи Аретино завел разговор о том, как в бою под Павией героически погиб его кузен Ферранте, оставив безутешной вдовой знаменитую поэтессу Витторию Колонна. Женщина она умная, волевая и глубоко верующая, проводит жизнь в постах и молитвах. К сожалению, водит дружбу с Окино, Карнесекки и прочими опасными еретиками. Ныне около нее вертится англичанин кардинал Пол, чьи взгляды идут вразрез с политикой Ватикана. Одно время он волочился за Марией Тюдор и хотел даже расстаться с саном, чтобы жениться на ней. Говорят, что на последнем конклаве ему не хватило всего лишь нескольких голосов, чтобы быть избранным папой. Но если бы не уважение к памяти покойного супруга маркизы и не любовь к ней великого Микеланджело, ее давно бы приструнил иезуит Лойола.
Наконец набросок был готов. О деталях и прочем взявший на себя роль посредника Аретино просил не беспокоиться. Довольный и обласканный д'Авалос покинул Венецию с заверением, что его заказ будет исполнен. После его ухода в мастерской остался аромат терпких благовоний. Аретино еще долго злословил по поводу гостя-аристократа, вынужденного держать при себе духи, чтобы отбить запах солдатского пота.
Новый дож Ландо остался доволен своим портретом и обетной картиной, выполненной учениками мастера, и не докучал просьбами, что было на руку Тициану. Причитающиеся официальному художнику республики святого Марка сто золотых дукатов, не облагаемых налогом, пополняли его растущие доходы и позволяли целиком отдаваться своим делам, а их было немало. Джироламо Денте завел даже список лиц, которые мечтали быть запечатленными великим мастером.
Как отметил падуанский литератор Сперони в книге «Диалог о любви», «жизнь нашего Тициана — это не живопись и не искусство, а подлинное чудо». Люди тянулись к этому «чуду», стремясь поближе его узнать. К нему шли знать и простолюдины, а однажды в мастерскую зашел миланец Луини, сын того самого Бернардино Луини, который считался одним из лучших учеников Леонардо да Винчи. Как свидетельствует один из современников,[79] Луини, представившись, был тепло принят Тицианом, который слышал о работах его отца. Когда разговор зашел о пейзаже, хозяин дома показал гостю висевшую на стене небольшую картину, на которой были изображены деревья и вдали горы. С первого взгляда Луини показалось, что это никакая не живопись, а мазня. Он отошел от стены, не зная, что сказать автору. Когда же он снова обернулся, то увидел, что перед ним прекрасный пейзаж, как будто по холсту прошелся жезл волшебника. Подобного чуда ему не приходилось видеть больше нигде.
Дом Тициана на Бири значительно преобразился после получения художником дворянского звания. В нем появились дорогая мебель, посуда, столовое серебро и даже слуги в расшитых ливреях и белых перчатках. Сохранилось свидетельство литератора Пришанезе, который был приглашен Тицианом на праздник ferragosto 15 августа 1540 года: «Среди гостей были известнейшие люди города… После осмотра картин, которыми изобиловал дом мастера, все направились в прекрасный сад, где были накрыты столы, ломившиеся от всевозможных яств и редчайших вин. Ближе к закату лагуна заполнилась тысячью гондол, украшенных разноцветными фонариками, с красивыми женщинами и музыкантами, которые ублажали слух гостей в течение всего веселого ужина до полуночи…»[80]
Затраты, связанные с содержанием дома на широкую ногу, устройством приемов и застолий, как того требовало его высокое положение в обществе, заставляли Тициана все чаще задумываться о приумножении своих доходов и мысленно обращаться к Риму, где новый папа явно благоволил Микеланджело, поручив ему роспись алтарной стены в Сикстинской капелле и возведение величественного дворца в центре Рима. Как подобраться к папскому двору? Правда, теперь там есть свой человек, кардинал Бембо. По-видимому, именно он, известный дамский угодник, вызвал интерес к Тициану у невестки папы графини Джироламы Орсини, чей младший сын, десятилетний Рануччо, обучался неподалеку в Падуе.
С представительницей старинного римского рода Орсини поддерживал переписку и Аретино. В одном из писем к ней он рассказал со свойственной ему восторженностью о последней работе Тициана — портрете юной Клариче Строцци, — заявив, что ничего подобного ранее ему не приходилось видеть. Ребенок на холсте вышел как живой, разве что не говорит. Действительно, портрет милого ребенка, кормящего кренделем собачку, был хорош и написан с явной симпатией к пухленькой девчушке, на которую художник, по-видимому, перенес любовь к своей дочери. Эту работу Тициан выполнил по заказу семьи Строцци, изгнанной Медичи из родного города. С ней художника познакомил воспитатель детей Строцци видный литератор Бенедетто Варки, с которым Тициан поддерживал дружеские отношения, узнав от него многое о его земляке Микеланджело. Забота Тициана о своих детях и постоянные мысли об их будущем все больше толкали его к поиску новых заказчиков.
После кончины Альфонсо д'Эсте, а вслед за ним и его легендарной сестры Изабеллы д'Эсте вскоре умер в расцвете лет ее сын Федерико Гонзага. Не стало и Франческо Мария делла Ровере. Все это было для Тициана весьма прискорбным, поскольку на меценатов он возлагал большие надежды и связывал с ними дальнейшую судьбу своего искусства. Но как однажды мудро заметил Гёте: «Никто, кроме художника, не может споспешествовать искусству. Меценаты поощряют художника, это справедливо и хорошо; но этим не всегда поощряется искусство».[81] Тициану придется не раз убедиться в справедливости этих слов, когда в силу обстоятельств он вынужден будет превратиться в придворного художника и вести нудную переписку с коронованными особами с напоминанием о невыплаченных гонорарах.
Он все чаще думает о Риме, который был ему все же ближе по духу, чем Мадрид. И тут подвернулась счастливая возможность написать портрет папского внука, ровесника Лавинии. Вскоре в Венеции объявились графиня Орсини с младшим сыном Рануччо в сопровождении патриарха Аквилеи, архиепископа Падуи и наставника подростка гуманиста Леони. На Бири им был устроен радушный прием.
