Архивы были спрятаны в одном варшавском ресторане. Искусство укрывать документы в жилых домах достигало небывалых высот. Использовались двойные стены, двойные полы и потолки, ящики с двойным дном, водопроводные трубы, кухонные плиты, мебель и т. д. Об этом можно говорить вслух, потому что если бы немцы решили начать кампанию по обнаружению всех спрятанных в Польше документов, им пришлось бы нанять целую армию работников, разрушить все дома, вскрыть и разобрать на мелкие кусочки полы и потолки, тщательно перекопать тысячи парков, обыскать сотни километров канализационных стоков и газопроводов.
Ну а моя контора находилась в съемной частной квартире роскошного дома на Мокотове, ее хозяйка, старая дама, жила в Констанчине, а ее сына война застала в Бразилии, куда он поехал по делам. В квартире было три комнаты и еще кухня с черным ходом — важное преимущество на случай срочного бегства. В самой большой, удобной, теплой комнате я устроил свой кабинет. В другой работали машинистки. Их снабдили бесшумными пишущими машинками фирмы «Ремингтон» последней модели, чтобы можно было печатать по ночам, не беспокоя соседей. Обе машинистки были скромными, неприметными и не проявляли излишнего любопытства к тому, что происходит вокруг. Помощникам досталась столовая. А связные приходили на кухню и общались только со мной.
Женщины прекрасно работали в подполье. Мой личный опыт не подтверждает расхожего мнения о чрезмерной женской болтливости и любопытстве и показывает, что подпольщики из них, как правило, получаются более умелые, чем из мужчин. Есть вещи, которые женщины просто не в состоянии сделать, зато во всем, что касается конспирации, они непревзойденные мастерицы. Они прежде мужчин чуют опасность и легче переносят неудачи. Несравненно лучше умеют действовать незаметно, обычно проявляют больше осторожности, скрытности и здравого смысла. Мужчинам же свойственно преувеличивать, переигрывать, игнорировать реальную обстановку. Они чаще всего бессознательно напускают на себя таинственный вид, и это их губит.
Я выполнял в то время трудную и требующую полной отдачи работу. Каждый день у меня происходили встречи с двумя-тремя ответственными лицами из разных структур Сопротивления. Мне было поручено представить на их рассмотрение некоторые вопросы, выслушать их соображения и затем по возможности точно передать тем, чьим посредником я выступал. Во время этих встреч над нами постоянно витала опасность — гестапо не дремало. Я должен был обрисовать собеседникам проблему, изложить им мнение других руководителей подполья, пронаблюдать за их реакцией, понять их точку зрения, записать их решения и наметить следующую встречу.
Нередко я выступал от имени командующего АК или главы Делегатуры. И был обязан получить от собеседников и передать пославшим меня максимум информации. Бывали особенно тяжелые для меня моменты, когда приходилось прервать переговоры, поскольку я оказывался недостаточно осведомленным о предмете обсуждения. Это называлось «недоработкой отдела политических связей», за которую я получал строгое порицание от начальства.
Первое время я совершал немало подобных промахов, но со временем научился избегать их.
Порой дело ограничивалось устной беседой, но в большинстве случаев от меня требовались отчеты. Настоящие официальные документы, тщательно составленные, с номерами и датами. Иногда мои связные доставляли копии отчетов участникам переговоров. Имена в них всегда заменялись псевдонимами, адреса, названия партий и прочие важные сведения шифровались. Мой отдел пользовался двумя отдельными шифрами: один предназначался для Делегатуры, другой — для военных.
Если я приходил к выводу, что соглашение с большой степенью вероятности может быть достигнуто, и если те, кто читал мои отчеты, соглашались с моим мнением и передавали мне подписанные бумаги, вопрос считался решенным. А отчет оставался в архиве как исторический документ. На основе этих отчетов составлялись обобщающие доклады о делах Сопротивления, которые раз в месяц или раз в три месяца отправлялись правительству в изгнании. Если же какие-то вопросы оставались нерешенными и несогласованными, руководство признавало необходимость созвать совещание представителей политических сил страны, чтобы найти выход.
В таком случае запрашивали главу Делегатуры, в чью компетенцию входило назначение места и времени совещания. Обычно, если речь не шла о чем-то жизненно важном, ждали, пока накопится несколько нерешенных вопросов, чтобы все их вынести на обсуждение. Меня это уже не касалось, и окончательного решения мне не сообщали.
За время работы в подполье я проникся глубокой симпатией к женщинам-связным, чьей нелегкой задачей было обеспечивать контакты между участниками Сопротивления. Это было очень важное звено в наших операциях, и очень часто связные подвергались большей опасности, чем те, для кого они работали.
У нас существовал важный принцип: квартира подпольщика должна по возможности сохраняться «чистой» — ничего компрометирующего не должно там происходить и находиться. Моего личного адреса не знал никто, кроме ближайших членов семьи и девушки-связной. Дома никогда не проводились собрания, не назначалось никаких встреч, не хранилось никаких важных документов. Это давало хоть какое-то чувство безопасности, избавляло от вечного страха и позволяло спокойно спать. Конечно, аресты могли происходить и происходили, но вероятность их при такой системе была минимальной.
Никто, даже личная связная, не знал ни моего настоящего имени, ни того, которое значилось в фальшивых документах, лежавших у меня в кармане. В таких условиях подпольщики практически никак не могли общаться напрямую. Только через связных. Если мне нужно было встретиться с кем-либо из политических лидеров и я не знал, где и под каким именем он живет, я находил его связную.
Они-то, эти женщины, жили в постоянной опасности. Их адреса обычно были известны в организации. Им полагалось оставаться на виду, чтобы их можно было легко найти, и они не могли без разрешения менять имя и адрес. Если действующая связная переберется в другое место, отдельные люди и целые ветви Сопротивления окажутся разобщены. За связной и ее квартирой велось постоянное наблюдение — этим занималась особая служба. И если связную арестовывали, она не могла никого выдать даже под пытками, потому что уже через два-три часа все, кто соприкасался с ней, успевали получить новые документы и сменить жилище.
Итак, над связной все время нависала угроза. Многие знали о ее жизни все до мельчайших подробностей. Это, кстати, одно из неудобств подпольной работы. У связной почти всегда были при себе компрометирующие документы. Она постоянно сновала по городу, вызывая подозрения, и бывать ей нужно было в самых опасных местах. В среднем «срок службы» связных не превышал нескольких месяцев.
