— Да, это верно. А у меня есть ты.
— Ну, сестричка, — Беата шаловливо улыбается, как улыбалась, когда была маленькой жизнерадостной девочкой. Она берет меня за руку:
— Надо успеть в ломбард, пока не закрылся.
Взявшись за руки, поддерживая друг друга, мы переступаем через замерзшие лужи и направляемся к моей машине.
— Ну, Улдис, ну, подонок, — шепчу я. У меня в руках две коробочки с драгоценностями, которые мы только что выкупили за сто семьдесят пять долларов. В одной золотой браслет и обручальное кольцо Беаты. Во второй — серебряное колечко с янтарем, которое досталось Беате от мамы.
— Подонок, да как он посмел!
— Ладно, ладно. Кольца все равно были мне малы. В последние годы у меня начали распухать руки, я их почти не носила.
— Какой подонок, это твое обручальное кольцо. И единственное, что у тебя осталось от мамы.
— Ну, он ведь знал, что я все это смогу выкупить.
— Твое обручальное кольцо. Понятно теперь, что для него было важнее. Пойдем, сестричка.
Я веду Беату мимо грязных стеклянных витрин с украшениями и предметами из серебра, мимо длинных рядов разного рода оружия, прислоненного к обшарпанным стенам.
— Что же случилось с Улдисом? — спрашивает владелец, толстый молодой мужчина с черными жирными волосами.
— Напился в стельку и умер, — бросаю я. — Чего вы еще ждали?
— Приношу свои сожаления, — кажется, глаза его затуманились, он вытаскивает носовой платок из кармана засаленного кожаного жилета и сморкается.
— Он был очень хороший человек. Я любил с ним разговаривать. Он так знал историю, верно ведь? Вместе с ним мы живали в разные времена. Жалко, что он умер, теперь-то в Балтии дела налаживаются.
Усталое печальное лицо Беаты освещается улыбкой.
— Да, историю Улдис знал. Спасибо, что вы это подметили.
Она распрямляет плечи.
— Маленькие беззащитные оккупированные страны — Латвия, Эстония, Литва, я учил про них в школе, — с гордостью говорит мужчина.
Мне становится стыдно самой себя. Печаль, которая царит в помещении, омывает и меня; страдания сестры грозят затопить меня.
Но, похоже, встреча с владельцем ломбарда Беату приободрила.
— Вот видишь, Агаточка, — говорит она, — на самом-то деле Улдису было не все равно, что со мной случится. Он всегда говорил мне, чтобы я училась, чтобы доставляла себе удовольствие. В Луизиане, когда мы виделись в последний раз, он, когда стоял возле своей машины, сказал: «Скоро я опять к тебе приеду. Береги себя. Не забывай, я тебя люблю». Он купил мне цепочку на дверь, тщательно все измерил, стоял и смотрел, как техник ее прилаживает. Улдис как чувствовал, что жить ему осталось недолго. Ему было не все равно, что со мной происходит. Правда.
Не мог сам приладить цепочку, думаю я, бестолочь и дрянь. Но сама его попытка меня растрогала. Надо помочь сестре что-нибудь спасти.
— Да, — говорю я, — он думал о твоей безопасности.
— Как ни плохо ему было, а эти две бутылки с вишневым ликером он не тронул.
— Да.
— Я знала, что ты поймешь меня, сестренка.
Возвратившись в квартиру, мы беремся за спасательные работы. Протираем и пакуем книги, кидаем в пустую коробочку из-под маргарина по найденной монетке, сортируем и складываем одежду Беаты. Да сколько там ее, большинство вещей я когда-то ей подарила. Выбрасываем мертвые цветы в пластмассовый мешок и ставим его рядом с горой отходов, которые предстоит спустить вниз.
Я домываю кухонный стол и принимаюсь за посуду. Блюдца из крышек от маргариновых коробочек, пластмассовые ложки и вилки из ресторанов быстрого обслуживания, использованные не один раз, несколько стаканов с изображением кролика, которые когда-то дарили покупателям в «Burger King». Единственная картина в квартире — плакат с кроликом, играющим на виолончели.
Обеденный сервиз состоит из трех простых белых фарфоровых тарелок, две из них с трещинами, четыре разнокалиберные чашки, старые ножи и вилки из нержавеющей стали. Полупустые пачки с супами, рисом и вермишелью тщательно закрыты. В одном ящике аккуратно разглаженная и сложенная разноцветная бумага, в которую когда-то были упакованы подарки, для вторичного использования. Во втором ящике ленточки и красивые салфетки с мелкими розочками, которые мама позволила себе купить в фешенебельном магазине «L. S. Ayres». Наполовину использованная и вновь старательно упакованная пачка красок для пасхальных яиц.
Я плачу, натыкаясь на очередное доказательство Беатиной нищеты. Мой собственный дом, который я приобрела недавно, просторный и теплый, шкафы ломятся от одежды, в буфетах полным-полно. А как жила сестра! Беата, которая так любила красивые вещи, которая в пятидесятые годы копила деньги, чтобы купить духи, пышную юбку из тафты и маленькие золотые часики на тоненьком черном бархатном ремешке.
Каждый вечер после шестнадцатичасового рабочего дня она поднималась по лестнице домой; работа чиновницы кормила и ее, и Улдиса, но жили они ниже уровня нищеты; потом, поздним вечером, она шла в библиотеку, где готовилась к экзаменам на степень по библиотековедению, чтобы иметь возможность занять административную должность в университете. Беата была измотана и, вероятно, переживала, что не хватает средств завершить докторскую по политологии. Но она поднималась по ступенькам и твердила себе, что настойчивость и труд преодолеют все. Какая же нужна отвага, чтобы ежевечерне подниматься по этим ступенькам.
Но однажды Беата открыла дверь в эту нищету и разруху. Возможно, Улдис лежал на диване отключившись, единственный источник света — голая лампочка над обеденным столом. Или, наоборот, он в сознании, угрюмый, соображает плохо. «Кто бы не спился, живя с тобой? — возможно, сказал он. — Ты ненормальная, я ни капли в рот не брал. Всюду тебе мерещится пьянка, как и твоей сестре. У вас у обеих тьма проблем».
Но так бы сказал Джо, Улдис всегда был вежлив.
На зеленом ковре, который Беата утром почистила, валялись бы газеты и пепел от сигарет. Чемодан, который она ему запаковала в последний раз, все еще стоял бы у дверей.
— Он вернулся, — сказала бы мне Беата по телефону.
— Ну, так скажи, чтобы ушел.
— Я не могу. Что с ним будет?
— Ему придется самому о себе заботиться.
— Поздно, — ответила бы Беата, вздыхая.
Я дочищаю еще одну кастрюлю и вытираю слезы. Я не стану, я ни за что не стану оплакивать Улдиса, я буду оплакивать только свою сестру.
— Сестричка, если бы я знала, как тебе трудно, в какой нищете ты живешь. Я должна была знать. Я знаю, что такое вернуться домой к пьянице, но что так тяжело и в остальном… У тебя же вообще не было радостей. Ты, наверно, даже не ела как следует.
