— Говоря по правде, нет. Но я не такой знаток, как ты…
— А что сказала Мэри?
— Она не заметила ничего дурного.
— Значит, вы просто не смотрели фотографии. Никто из вас. И Билл тоже. Какого черта вы не используете свои глаза по назначению? Скажу тебе честно, когда я увидел эту страницу с фотографией, у меня разболелась голова! Мне стало хуже, чем после всех аварий и ранений! Я обещал, что фотографии будет замечательными, что оба матадора будут выглядеть великолепно и предстанут в своей лучшей форме, и вот теперь этот снимок. В результате мы все выглядим полными кретинами! Тут нечего сказать. Антонио и Мигель прекрасно знали, как тщательно я отбирал фотографии и сколько времени потратил на это. Ни у кого не оказалось журнала в Саламанке, поэтому там я его не видел. Если бы только мне показали тогда номер, я бы объяснил Антонио, а тот бы попробовал убедить Мигеля, что я не хотел его обидеть. Никогда не чувствовал себя таким идиотом! Мои мозги хорошо поработали, и я думал, что блестящие результаты скомпенсируют мою безумную усталость. Ну как мне объяснить, что «Лайф» не выполнил своих обещаний? Никто мне не поверит. Я бы застрелился, если бы это могло помочь делу. Но как бы то ни было, надо прояснить ситуацию. Когда я получил от Мэри письмо, где она писала, что видела второй номер и там все замечательно, я перестал волноваться и поверил, что все будет хорошо. И вот теперь такой удар!
— Но почему бы тебе не написать Антонио и Луису Мигелю, объяснить им все и извиниться?
— Думаю, пошлю телеграмму Антонио. Он сейчас в Арле. Но что толку в телеграмме, когда он во Франции будет только один день, да и остановился, наверно, в доме какого-нибудь приятеля, а не в отеле?
— В любом случае можно попробовать. И вполне возможно, что для Антонио и Луиса Мигеля эта фотография не так уж важна.
— И Билл так говорит — несколько фотографий не имеют никакого значения. Но понимаешь, чтобы их отобрать, я проделал огромную работу. И я обещал за всем проследить! У меня просто все болит от этого! Я бы предпочел несколько раз разбиться в Африке, чем один раз увидеть эту страницу в журнале.
Он ушел в спальню. Лица всех присутствующих выражали покорность и смирение, из чего я понял, что Эрнест каждый день мучил их такими разговорами.
Тогда я последовал за ним в спальню и твердо сказал:
— Папа, как бы плохо ни обстояли дела, это еще не повод доводить себя до такого состояния. Все равно ничего нельзя изменить.
Он сидел на краю кровати.
— Я старался внушить себе, что не сделал ничего гнусного, но у меня плохо получается. Если бы мне только удалось убедить всех, что я этого не хотел, что так получилось не потому, что я хотел их оскорбить или унизить. Ты правду говоришь, что никто в Америке не обратил внимания на этот снимок?
— Насколько мне известно, никто.
— Я должен написать Ленни Лайонсу и получить точные данные.
— А почему бы нам не выбросить все это из головы и как в добрые старые времена не завалиться куда-нибудь пообедать?
— Не знаю. Я так давно нигде не был…
— Тогда давай. Увидишь, тебе станет лучше.
— Мы собирались поехать в Ним, но потом раздумали, потому что там должен быть Луис Мигель, а мне не хотелось встречаться с ним после выхода «Лайфа» с той фотографией.
— Тогда выпьем здесь, в баре — насколько я знаю, твоя диета допускает одну порцию виски в день, а потом я закажу для нас столик.
— Нет, Хотч, я слишком измучен, но ты можешь пообедать с Онор, Биллом и Анни. У Онор жизнь здесь довольно скучная. Я ведь действительно никуда не хожу.
Он встал, закрыл плотно дверь, приобнял меня и, отведя в угол комнаты подальше от выхода, тихо прошептал:
— Смотри за ними в оба. Особенно за Биллом. Он пытался снова устроить автомобильную аварию. Тогда, в первый раз, ему не удалось меня убить, и теперь он ждет нового шанса. Я не выхожу из дома и по этой причине тоже. В прошлый раз он чуть не скинул меня с обрыва. Нет никакого смысла обсуждать это с Онор, она все время пытается его выгородить.
— Ну, перестань, Папа. Что ты такое говоришь? Ты, наверное, просто шутишь.
Он сильно сжал мою руку, и его лицо стало совсем серым.
— Я никогда не стал бы так шутить. Не знаю, что он собирается делать, но, если вы надумаете идти в ресторан, возьмите лучше такси. Не садись в его машину. Может, тебя он не собирается убивать. Но честное слово, весь сентябрь я прожил как в аду. Мне нужно уехать отсюда, и как можно скорее. Я просил Билла заказать билеты, но ты, пожалуйста, проверь, выполнил ли он мою просьбу. И не заказывай билеты на мое имя. Не говори никому, что я полечу, до самого вылета самолета.
Мы с Биллом сидели в баре, а Анни и Онор одевались к обеду.
— Боже мой, — тяжело вздохнул Билл, в его голосе звучали горечь и боль, — я так рад, что ты приехал! Сомневался, что смогу выдержать с ним еще одну неделю. Эрнест приехал в жутком состоянии, он был так неспокоен, так измучен. И, не отдохнув ни единого дня, тут же бросился ездить по всей Испании собирать эти фотографии, а потом днями и ночами сочинял подписи под снимками. И все время нервничал, спорил с Уиллом Ленгом, и… Господи, что с ним происходит? Я просто ничего не понимаю, Хотч. С ним что-то не так? Он говорит о своих почках, и говорит о них непрестанно, может, действительно дело в них? Не знаю, но он днями напролет твердит только об этом. Может, врачи ему что-то такое сказали? Он ни разу не улыбнулся, ему все отвратительно. Ты помнишь, когда мы вместе путешествовали, он всегда нам рассказывал что-то интересное — то о пейзаже за окном, то о коровах, а то о прошлом, о войне. Теперь он не произносит ни слова. Ни единого слова. Просто сидит, весь напряженный, и смотрит вперед. Вначале я пытался как-то вовлечь его в беседу, но он едва отвечал на мои вопросы, и я прекратил свои попытки. Он сидит и молчит, и даже без обычной бутылки вина. Ты можешь себе представить Эрнеста без бутылки вина?
Это был грустный обед. Никому из нас кусок не лез в горло. Анни была убеждена — так он ей говорил, — что у Эрнеста смертельное заболевание почек. Я спросил, не жаловался ли он на глаза. Онор заметила, что однажды он что-то такое сказал.
— Но теперь он озабочен почками, как раньше — глазами.
— Мы должны помочь ему вернуться в Штаты, — сказал Билл. — Эрнест просил меня заказать билеты на мое имя — и я это сделал, но потом он передумал. Боюсь, испанцы будут злиться на него из-за Манолето. Представляешь тогда его реакцию? Эта фотография Домингина — ерунда по сравнению с тем, что он написал о Манолето, — мол, тот использовал дешевые трюки и так далее. В Испании полно людей, которых это может взбесить. Манолето — их герой, и негоже какому-то иностранцу плевать на его могилу. Эрнест должен уехать, пока на него еще и это не обрушилось.
