Я не поверил собственным ушам. Все годы, что я знал Эрнеста, он всегда путешествовал с огромным багажом, и порой за избыточный вес приходилось платить больше, чем за сами билеты. Однажды он приехал из Гаваны в Нью-Йорк с тридцатью шестью чемоданами. Я напомнил ему тот случай.
— Да, но мы летим не реактивным самолетом, и они могут ввести ограничения по весу для винтовых машин. Если не разрешат вывезти фотографии, я остаюсь.
Эрнест собрал сотни снимков корриды, которые лежали в трех маленьких чемоданчиках. Чем больше мы уверяли его, что с ними не возникнет никаких проблем, тем больше он боялся. Тогда я предложил позвонить в аэропорт.
— Хорошо, — сказал он, — но сначала надо все взвесить. Там захотят знать общий вес.
Билли и я переглянулись. Пока Эрнест клал на свою почку грелку, мы стали паковать вещи. На это у нас ушел час. И вот когда мы все сделали, Билл позвонил в администрацию отеля и попросил, чтобы к нам прислали двух служителей. Они вынесли все вещи в специальное помещение для багажа и взвесили каждый чемодан и каждую сумку. Эрнест дал им хорошие чаевые.
Билл позвонил в авиакомпанию, сообщил номер рейса, на котором Эрнест собирался лететь, и спросил, разрешено ли пассажирам иметь при себе дополнительный багаж. Ответ был утвердительным.
— С кем ты говорил? — спросил Эрнест Билла.
— С представителем «Иберии».
— Я так и думал. Некто без имени, ни черта не понимающий. Я приеду в аэропорт, и они меня обязательно завернут.
Ничто не могло разубедить его, и на следующий день мне пришлось поехать в офис «Иберии» и взять там письменное разрешение на провоз дополнительного багажа. Эрнест взял документ и аккуратно положил его в паспорт.
Эрнест настаивал на том, чтобы лететь в Америку на древнем «Констеллейшн». Перелет на этом самолете из Мадрида в Нью-Йорк длился четырнадцать часов, тогда как на современном реактивном лайнере можно было долететь всего за семь. Я всячески пытался отговорить Эрнеста, но он заявил, что на «Констеллейшн» чувствует себя в большей безопасности, поскольку никто не будет искать его на таком самолете, а кроме того, когда он уходит в запой, то предпочитает медленное снижение — он уже предчувствовал беду.
Совершенно неожиданно накануне отъезда вечером к Эрнесту пришел Антонио. Когда он появился в номере, Эрнест читал, сидя в кровати. Антонио тоже сел на краешек постели. Они оба были явно рады друг другу. Антонио показался мне слегка бледным и уставшим, а Эрнест, в свете лампы, выглядел сильно постаревшим. Эрнест рассказывал о своих почках, а Антонио — о мучивших его проблемах с печенью. Они посочувствовали друг другу. А потом Антонио поблагодарил Эрнеста за «Опасное лето».
— Ты видел фотографии? — спросил Эрнест.
— Да, они просто замечательные.
— А Луис Мигель — он их тоже видел?
— Да, когда мы были в Ниме.
— И они ему понравились? И та, во втором номере?
— Да, он считает, все снимки очень удачные. И я с ним согласен.
После ухода Антонио Эрнест вошел в гостиную. Там сидели мы с Биллом — оставили Антонио и Хемингуэя в спальне, чтобы дать им возможность спокойно поговорить. Эрнест, сгорбившись, тяжело опустился на диван.
— Антонио подумывает уйти на пенсию, спрашивает моего совета.
— И он сказал почему? — спросил Билл.
— Ему стало трудно держать себя в форме. У него болит печень и нет уже прежних сил. Антонио еще сказал, что иногда испытывает страх перед быком. И это ему очень не нравится.
— И что ты ему посоветовал?
— Что он должен решать сам. Никто не может давать советы насчет такого деликатного дела, как твой собственный организм. Но я все-таки сказал ему — если ты чемпион, надо уходить непобежденным и не ждать того дня, когда для всех станет очевидным, что тебе уже пора уйти.
Вылет самолета был назначен на одиннадцать часов вечера, но по каким-то причинам рейс задержали до полуночи. Эрнест до последнего момента сидел в машине с Анни и Онор, а мы с Биллом сдавали вещи и получали посадочный талон. Эрнест захотел взять с собой в салон чемоданы с фотографиями, что вызвало некоторые сложности, но в конце концов все было улажено.
Когда мы подошли к машине, Эрнест сказал мне:
— Чертовски не хочется лететь в Нью-Йорк, особенно после того, как мой адвокат мне так напакостил.
— Что же он такое сделал?
— Перед отъездом я попросил его оплатить мои счета «Аберкромби», но вчера в почте, которую мне переслали из Кетчума, я обнаружил эти счета. Я был их клиентом сорок лет, и все эти годы у меня никогда не было задолженности. Теперь мне стыдно у них показаться. Я бы зашел в «Аберкромби» посмотреть ружья и купить ботинки и шерстяные носки, но сейчас, после его гнусного поступка, я просто не могу этого сделать.
Я пытался его успокоить, говорил, что часто бывает так, что ты уже заплатил, а в счетах это еще не отразилось, а кроме того, он так долго был верным клиентом этой фирмы, что один неоплаченный счет не отразится на его репутации. Но убедить Эрнеста было невозможно. Тогда я попросил показать мне этот счет.
— Папа, ну посмотри на дату — первое сентября! А сейчас октябрь. Это просто старый счет. Я думаю, все в порядке, все уже давно оплачено.
— Не уверен. Похоже, я все должен делать сам, никому ничего нельзя доверить.
Билл заторопил нас, сказав, что объявили посадку, и мы пошли к самолету.
— Папа, пожалуйста, не думай плохо о своих друзьях. Они по-прежнему тебя любят и готовы ради тебя на все. Сейчас ты устал и расстроен, но, когда приедешь в Кетчум, начнешь дышать чистым горным воздухом, отдохнешь и все снова придет в норму.
— Не знаю, Хотч.
— А я просто в этом уверен. И охотничий сезон начинается.
— Да, но… мне столько нужно сделать. Знаешь, я оставил в номере бутылку виски. Возьми ее, когда вернешься в отель.
Мы уже были у самолета.
— Как только окажусь в Лондоне, сразу пошлю тебе телеграмму о Купере, — сказал я.
— И о пятистах тысячах долларов.
— До свиданья, Папа. Счастливого пути.
— Ты правда думаешь, что со счетами «Аберкромби» все в порядке? Я ужасно хочу купить новое ружье.
Я снова заверил его, что с этим проблем не будет.
Когда мы вернулись в отель, я зашел в его номер за бутылкой виски. Она действительно стояла на столе. Там же лежали списки дел, которые нужно было закончить до отъезда, и лист бумаги с текстом, написанным по диагонали. Этот текст потом появился в «Опасном лете»:
«Ничто не может сравниться с тем удовольствием, которое мы испытали, когда в первый раз ехали в Мадрид мимо серых вершин над Малагой, забираясь все выше и выше в страну гор. В тот год мы много раз проделывали этот путь. Утром берешь в руки газеты, и прочитанное там портит настроение настолько, что желание писать самому пропадает напрочь. Возможно, правда состоит в том, что я никогда не смогу стать матадором. Однажды я осознал это очень глубоко, и нет нужды напоминать мне об этом».
