Виктор Островский - Обратная сторона обмана (Тайные операции Моссад)

– Мы договорились с неким господином Нельсоном Дусе, – сказал однажды Хой. – Он принадлежит к издательскому дому «Stoddart» в Торонто и он хороший малый. За это время я лучше познакомился с Клэром Хоем и полностью доверял ему, в чем ни разу не раскаялся. Мы встретились с Нельсоном в ресторане «Hy's» в Оттаве и за большим стеком (который я , собственно, почти не попробовал, потому что все время говорил) и бутылкой доброго французского вина заключили контракт. Клэр и я как авторы должны были поделить гонорар и получить аванс в 80 000 долларов. Нельсон думал, что книга вызовет интерес читателей. У них уже был опыт публикации другой книги о шпионаже, которая хранилась в тайне до публикации, а потом была запрещена британским правительством. Он был уверен, что им удастся провернуть и этот проект.

– Не думаете ли Вы, что можете вызвать у израильтян запрет Вашей книги? – спросил он, когда мы как раз собирались прощаться. Я засмеялся.

– Думаю, что нет, – сказал я. – В конце концов, они чему-то могли бы научиться на опыте англичан. Те своим запретом книги сделали из нее бестселлер!

– Тут Вы абсолютно правы, – сказал Нельсон.

Когда мы в машине ехали домой, мне хотелось визжать от радости. Все проходило великолепно и очень быстро. Я позвонил в Израиль Эфраиму и рассказал ему о встрече. Я почти час стоял в телефонной будке. Так как разговор шел за счет Эфраима, это, должно быть, стоило ему целую кучу денег

Эфраим был согласен с моей оценкой, что они не попытаются остановить выход книги, но пообещал, что придумает что-то, чтобы создать эффект разорвавшейся бомбы, который обратит внимание на новинку. Если это получится, мы добьемся именно того, что мы себе представляли.

Где-то во второй половине дня зазвонил телефон. Это был Эли. Он звонил из Нью-Йорка и хотел, чтобы я перезвонил ему через час. Этот заранее условленный сигнал означал, что я должен позвонить ему с «чистого» телефона за его счет.

Он не был дружелюбен, как обычно, и я представил себе его резкое лицо с ухмыляющимся взглядом. Он выглядел так, будто смотрел на яркое солнце, даже если он был в полутемном кинозале. До сего момента я считал его приятным человеком, даже шутником, но вся эта история вывела его из равновесия. Хотя он и считал, что мы поступаем правильно, но ему было бы приятнее, как, видимо, и всем нам, чтобы нас оставили в покое и мы ничего об этом не знали.

– Слышал ли ты, что произошло в Лондоне? – спросил он. Он имел в виду, конечно, что англичане совсем недавно вышвырнули из Лондона всю резидентуру Моссад и разоблачили двух из троих присланных из Брюсселя оперативных офицеров. Англичане совершенно открыто поставили полицейских у семи конспиративных квартир Моссад в Лондоне. Даже если они, таким образом, отметили лишь семь из нескольких сотен конспиративных квартир, послание в адрес Моссад было более чем ясным.

Сейчас у Моссад не было возможности узнать, сколько их явок на самом деле выявлено и не подвергаются ли угрозе дальнейшие встречи с «сайанами».

– Да, я слышал об этом, – ответил я. – Как долго продлится, пока они не восстановят резидентуру?

– Это тебя не касается, – сказал Эли.

– Твой тон мне не нравится, – заметил я. – Это чисто дело случая, что я здесь, а ты там. Если бы мы поменялись ролями, мало что изменилось бы.

Он немного помолчал. – Извини меня, если это так прозвучало. Это только потому, что...

– Плевать мне на это, – прервал я его. – Говори, наконец, в чем дело и давай закончим этот идиотский разговор.

Он сказал, что, по мнению Эфраима, теперь, когда лондонская резидентура обделалась, следующий на очереди – Париж. Он сказал также, что лондонская резидентура следующие месяцы будет работать на одной конспиративной квартире, а не в посольстве, потому что они не хотят посылать еще одну ораву оперативных офицеров за один раз. Они будут делать это постепенно. Они считают, что резидентура будет восстановлена к январю 1989 года.

Мы поговорили о том, о чем следует говорить французам и как мы должны установить контакт.

– Я думаю, ты должен это сделать, – сказал я Эли.

– О чем это ты говоришь?

– Ты ведь говоришь по-французски, не так ли?

– Да.

А я нет. Я позже позвоню Эфраиму и скажу, что я думаю. Я имею в виду, какая разница, если ты с ними поговоришь?

–Ты сошел с ума, – сказал он, но я заметил в его голосе какую-то угнетенность.

В тот же день я поговорил с Эфраимом, и он объяснил, что это равно смертной казни, если они схватят Эли, потому что он на активной службе. Это будет намного хуже, чем, если бы они поймали меня. Я, в конце концов, уже вне организации. Его объяснение было не совсем верным, но так как я заговорил об этой идее, только чтобы уколоть Эли, то я согласился с Эфраимом. Но я сказал ему, что не хочу больше ни о чем говорить с Эли.

В среду, 6 июля, я позвонил во французское посольство в Вашингтоне и поговорил с ответственным за вопросы безопасности. Для меня это уже стало к тому времени привычной процедурой. В конце недели он прилетел ко мне из Вашингтона. После многочасового разговора он сказал мне, что вернется, но хотел бы узнать, не готов ли я совершить короткое путешествие во Францию.

28 июля я прилетел в Париж и был встречен в аэропорту очень приветливым французом, похожим на французского актера Бурвиля. После получения багажа он проштамповал мой паспорт в маленьком бюро сбоку от основного выхода и повез меня на своем «Рено» в город. Я жил в отеле «Jardin de Eiffel» возле полицейского поста. До Эйфелевой башни от маленькой, но милой гостиницы, названной ее именем, можно было дойти пешком.

Всю следующую неделю меня регулярно забирали из отеля и везли в дом за пределами города, похожий на заброшенный офис. Поездка длилась тридцать минут. Здание принадлежало маленькой станции подслушивания вблизи Сарселя, недалеко, как я узнал, от имения мадам Помпадур. Поездка походила на «американские горки». У нас в Израиле, где я вырос, вождение автомобиля относится к числу боевых искусств, но то, что я пережил здесь, было полным безумием.

В «крестьянском доме» я проводил день с «Бурвилем» и тремя другими мужчинами. Они все были сотрудниками французской разведки DGSE, прозванной французами «Бассейном». Они были весьма вежливы и, очевидно, еще до моего приезда подготовили список вопросов. Каждый день в одно и то же время мы делали обеденный перерыв, проходили к станции подслушивания, где чудесно обедали в маленькой элегантной столовой. Комендант станции почти регулярно присоединялся к нам, и ежедневное открывание винных бутылок стало постоянной церемонией. За эту неделю я особенно сдружился с одним из хозяев, который после моего отъезда должен был стать моим связником. Из-за того, что мы оба курили больше, чем все остальные, он получил прозвище «Сандрье» («Пепельница»).