Речь шла, конечно, об антитеологизме, но это уж было слишком сложно для Грюна. Внешнюю сторону дела он, очевидно, описал правильно.
В эти годы Бакунин стал резко стареть, перестал совсем следить за своей одеждой.
По приезде в Швейцарию поселились Бакунины на живописных берегах Женевского озера в Вене. Быт им здесь удалось организовать хуже, чем в Неаполе. Денег не было: нерегулярный литературный заработок не мог обеспечить жизни, а материальная помощь, оказываемая ранее княгиней Оболенской, иссякла, так как сама она оказалась в весьма трудном положении.
И Михаил Александрович и Антонина Ксаверьевна писали в Премухино, прося братьев выделить его долю наследства или сообщить хотя бы, на что они могут рассчитывать. «Я нахожусь в беде, и Вы, если только есть маленькая возможность, должны мне помочь. В долгу, как в шелку, а денег ни гроша… Объясните, определите мое положение и один раз навсегда напишите мне: есть ли у меня что-нибудь? 0 или +? Если же +, то сколько именно, и в какое время, и на каких условиях я могу его получить. Я буду счастлив, если он окажется достаточным, чтоб освободить меня от долгов. А я должен теперь около 12 000 франков».[338]
Ни ответа, ни денег из России не приходило. Это обстоятельство, конечно, осложняло жизнь Бакунина, но не настолько, чтобы отвлечь его от главного занятия — расширения состава «Интернационального братства», пропаганды его идей в любой среде, которая казалась подходящей ему. С этой целью, помимо работы в Лиге и среди русской колонии, он посещал и собрания швейцарских рабочих, произносил речи на митингах: призывал, вдохновлял, объяснял. Барон Н. Врангель, встретившийся с ним на одном из таких митингов, эмоционально и вместе с тем иронически пишет о том, как на трибуну, обтянутую красным кумачом и украшенную швейцарскими флагами, тяжело поднялся этот «народный трибун», постоял несколько секунд безмолвно и заговорил.
«Громкие слова, возгласы, удары грома, рычанье льва, сверкание молнии, рев бури, что-то стихийное, поражающее, непостижимое. Этот человек… был создан для революции. Революция была его естественная стихия, и я убежден, что, буде ему удалось бы перестроить какое-нибудь государство на свой лад, ввести туда форму правления своего образца, он на следующий же день, если не раньше, восстал бы против собственного детища, и стал бы во главе своих политических противников, и вступил в бой, дабы себя же свергнуть».[339]
При всей парадоксальности этой характеристики она верно подчеркивает неукротимую революционную страстность натуры Бакунина, которая ничуть не угасала с годами, а даже, напротив, становилась ярче. Да и интеллектуальные способности его после пятидесяти лет получили не только новое направление, но и новое восходящее развитие. Тот спад умственной жизни, который пережил он в годы тюрьмы и ссылки, остался далеко позади. И может быть, потому, что силы его оставались неизрасходованными столько лет в цветущую, зрелую пору его жизни, он теперь, уже, казалось бы, на закате, снова рос: постигал новые горизонты, отбрасывал старые свои же схемы.
«В продолжение трех лет, — писал он родным, — я успел очистить свой ум от последних остатков гнилого спиритуализма, а теперь занимаюсь освобождением его от всякого доктринаризма».
В Женеве, сообщал он в том же письме, нашел «живую русскую и интернациональную среду».
Среду эту представляли молодые революционеры 60-х годов, эмигрировавшие из России. Здесь были в прошлом члены Центрального комитета «Земли и Воли», а теперь участники международного и русского революционного движения Н. И. Утин и А. А. Серно-Соловьевич; видный деятель движения 60-х годов, транспортировавший в Россию издания «Вольной русской типографии», Н. И. Жуковский; революционно настроенные эмигранты супруги В. И. и Е. Г. Бартеневы; участник польского восстания 1863 года А. Д. Трусов; О. С. Левашева; издатель-эмигрант, владелец русской типографии в Женеве, а затем в Цюрихе М. К. Элпидин и многие другие.
Молодая эмиграция сначала нравилась Бакунину.
Он увидел в них «пионеров новой правды», вполне подходящих к тому, чтобы привлечь их к «Интернациональному братству». «Для начала, — пишет Ралли, — он обратился с этой целью к Ник. Иван. Жуковскому, который привлек за собой Н, Утина, Ольгу Левашеву и еще нескольких „дам“… Сформировался в Женеве следующий кружок: Н. И. Жуковский, Н. Утин, С. Жеманов, М. Элпидин, О. Щербаков и „дамы“. Кружок этот, по предложению Бакунина, должен был дать ему людей для образования интернациональной ветви русских братьев».[340]
С января по октябрь 1868 года многие члены этого кружка снимали комнаты в одном доме с Бакуниным, образовав нечто вроде небольшой русской колонии. Там, по словам Бакунина, были: «Жуковский с женой, г-жа Левашева, сестра Жуковской, княжна Оболенская, Мрук (Мрочковский), Загорский. Затем прибавился Утин с женой».
Николай Иванович Жуковский близко сошелся с Бакуниным. «Жука я люблю, — писал о нем позднее Михаил Александрович Огареву, — он артист, и за ним водятся разные артистические блохи, но у него есть сердце, и много сердца».[341]
Сотрудничество с Жуковским дало свои плоды. Была основана газета «Народное дело». Историю возникновения газеты и степень своего участия в ней Бакунин изложил следующим образом: «Жук в то время предложил мне основать русскую газету. Муж г-жи Левашевой дал для этой цели тысячу рублей Жуку. Но г-жа Левашева, которая возгорелась безумной страстью к Утину, хотела, чтобы последний принял участие в редакции газеты. Между нами и Утиным было абсолютное несходство — не идей, ибо, собственно, Утин никогда не имел никаких идей и говорил, что мы должны принять принципы, какие русская молодежь найдет нужным в нас влить, — было абсолютное несходство характеров, темпераментов, целей. Мы хотели само дело, Утин заботился только о себе. Я долго противился всякому союзу с Утиным. Наконец я устал и уступил, и после короткого опыта, так как деньги были собственно г-жи Левашевой, я оставил Утину газету вместе с ее названием».[342]
Однако «короткий опыт» был. Выразился он в первом номере «Народного дела», в основном принадлежащем перу Бакунина. Вышел он в начале сентября 1868 года, начинался с «Нашей программы», написанной Бакуниным вместе с Жуковским и повторяющей основные идеи «Революционного катехизиса».
Опубликование этой программы сразу же проложило резкую черту между Бакуниным и молодой эмиграцией.
Революционная молодежь, сформированная под идейным влиянием Н. Г. Чернышевского и Н. А. Добролюбова, оказавшись в эмиграции, примкнула к рабочему движению, пошла за идеями Международного товарищества рабочих.
