Однажды Бхагаван пристально посмотрел на меня и сказал: «Похоже, ты все еще жаждешь медитировать».
Я ответила: «У меня нет времени. Все, что у меня есть, – это бесконечная работа на кухне».
Бхагаван ответил с глубоким чувством: «Твои руки могут выполнять работу, но твой ум может оставаться безмолвным. Ты – то, что никогда не двигается. Осознай это, и ты обнаружишь, что работа не требует напряжения. Но пока ты думаешь, что ты – тело и что эту работу выполняешь ты, тебе будет казаться, что твоя жизнь – непрерывный и тяжкий труд. На самом деле тяжело трудится ум, а не тело. Даже если твое тело находится в покое, будет ли находиться в покое твой ум? Даже во сне ум занят своими сновидениями».
«Да, Свами, – ответила я. – Для вас так же естественно знать, что вы – не ваше тело, как для нас думать, что мы – тело. Недавно мне приснился сон, в котором вы растолковывали именно это. Мне снилось, что я работала на кухне, а вы совершали омовение в своем обычном месте, за той частью помещения, где лежат бамбуковые подстилки. Вы спросили: „Кто это?“, и я ответила: „Что я должна сказать в ответ на вопрос «кто я»?“ И тогда вы ответили: „Именно так. Ты не являешься ничем таким, о чем можно было бы что-то сказать“.
Таким был мой сон, и все это было совершенно ясно. Почему я не могу все время помнить, что я не есть тело, когда бодрствую?»
«Потому что тебе это еще не надоело», – ответил он, улыбаясь.
Я часто постилась, как предписывают священные писания. В одной книге я прочитала следующее: «Тот, кто хочет познать себя и при этом обращает внимание на свое тело, подобен человеку, который доверяется крокодилу, чтобы тот переправил его через реку».
Я показала этот отрывок Бхагавану, и он разъяснил его значение.
«Это не значит, что ты должна голодать. Не нужно истязать свое тело. Это означает лишь то, что тебе не следует придавать телу больше [внимания], чем требуется. Своим умом держись за вопрошание [кто я?] и просто позволь телу функционировать – так, чтобы оно не было препятствием. В этом очень поможет чистая и свежая пища, просто приготовленная и в умеренном количестве».
В то время Бхагаван ел пахту, подаваемую к рису, только в жаркие летние месяцы. Независимо от того, ел он ее или нет, он настаивал на том, чтобы пахта была свежей и сладкой, но летом это было трудно обеспечить, так как на жаре она очень быстро скисала. Мы не могли готовить пахту специально для него – то, что подавалось ему, должно было подаваться и всем остальным, и если пищи не хватало, он всегда настаивал на том, чтобы ему не давали того, чего может не хватить остальным. Однажды летом пахта к вечеру совсем скисла. Назавтра случилось то же самое. На следующий день я снова попробовала приготовить пахту. Я взяла хорошее свежее молоко и поставила его створаживаться, но его не хватило на всех.
Беспокоясь о том, чтобы Бхагавану было хорошо, я вела сама с собой дискуссию: «Все круглый год едят простоквашу. Бхагаван ест пахту, да то только летом. Два дня он оставался без пахты. Конечно же, будет правильно, если ему хотя бы один раз достанется простокваша».
Я была так уверена в своих рассуждениях, что решила подать Бхагавану простоквашу без его разрешения. На следующий день, когда он ел рис с расамом, я подошла к нему с миской пахты в одной руке и с миской простокваши в другой. Я невозмутимо навалила простокваши на его рис и ждала, как обычно, чтобы налить пахты в его сложенные ладони.
Он дотронулся пальцами до простокваши, поднял голову и посмотрел на меня. Этот взгляд обжег меня до самой глубины души!
Вечером, прежде чем уйти в город, мы прощались с ним, но от меня он отвернулся. Невозможно описать, как я страдала! Только он один это знает. На следующее утро он сказал Тенамме, чтобы она больше не давала ему пахты.
«Почему, Свами?» – спросила она.
«Ради меня пахта превращается в простоквашу», – ответил он.
Я тоже отказалась от пахты, что было нелегко, так как с самого детства ела ее каждый день. Но как я могла есть ее теперь, когда из-за моей ошибки от нее отказался мой Учитель? Бхагаван был добр ко мне, как обычно, но у меня не было ни одного шанса вымолить у него прощение.
На четвертый день готовили блюдо из овощей и простокваши, и Бхагаван стоял рядом, давая инструкции. Когда пришло время вливать простоквашу в кипящие овощи, я упала к его ногам и вскричала: «Мой Бог, я согрешила против вас, дайте мне мудрости, чтобы я никогда больше не наносила вам оскорбления! Мне очень плохо, и мне не станет лучше, пока вы снова не начнете есть пахту!»
«Нет, нет, ты напрасно беспокоишься! Я подхватил простуду, разве можно простуженному есть пахту?»
В тот же день Эчамма принесла простокваши, и Бхагаван сказал ей: «Скажи Суббалакшми, чтобы она больше не страдала. Я буду есть пахту».
Был еще один случай, когда из-за меня Бхагаван отказался от привычной для него пищи. Когда раздавали еду, я наливала расам, но в тот раз Бхагаван не сложил ладони лодочкой, как обычно. Я подумала, что чем-то обидела его и попросила Шантамму выяснить причину.
Бхагаван сказал ей: «Когда она подает мне еду, она заставляет ждать всех остальных».
Он не любил, когда ему отдают предпочтение в какой бы то ни было форме.
Когда представился случай, я сказала ему: «Простите меня, Бхагаван, я не буду заставлять других ждать. Но если вы не будете есть расам, я буду чувствовать себя виноватой».
«Почему ты должна чувствовать себя виноватой? Мне не нужно так много расама».
«Ну что мне сказать? Вы раньше ели много расама. Теперь вы говорите, что он вам не нужен. Хорошо, я буду подавать вам столько, сколько вы хотите».
«Почему ты думаешь, что я доволен только тогда, когда до отвала наемся расама? И почему ты так беспокоишься? Разве моя милость прямо пропорциональна количеству расама, которое я съедаю?»
Никогда с тех пор он не принимал расам в ладони. Он хотел, чтобы мы хорошо усвоили этот урок – что Бог присутствует в каждом живом существе во всей своей славе и полноте, и что всем формам Бога следует оказывать одинаковое почтение. Он неустанно вбивал этот урок в наши головы и сердца и безжалостно приносил в жертву те мелкие утехи, которые мы с такой радостью обеспечивали ему, когда замечал хотя бы намек на то, что с ним обращаются лучше, чем с другими.
В наших с ним отношениях самым главным было правило: к тому, что с чем невозможно поделиться, нельзя прикасаться.
Чувство разделенности – причина «я» и поэтому самое большое препятствие к осознанию единого. Неудивительно, что он так упорно и неумолимо искоренял в нас это чувство.
Могу привести еще один пример. Каждый раз, когда жарили папад (сухие лепешки из гороховой муки), мы не смели выбирать для него самый большой. Если мы делали это, он всегда отказывался есть папад в этот день. Мы были к нему особенно внимательны, потому что любили его. Мы были в растерянности, разрываясь между привязанностью и послушанием. Когда наш Бог хотел, чтобы мы обращались с ним так же, как с самыми смиренными и убогими, мы сами чувствовали себя таковыми.
