Раскручиваю двигатель посильнее и резко отпускаю оба рычага – машина делает короткий прыжок вперед, а двигатель глохнет. После этого вся операция повторяется сначала до тех пор, пока бревно не пройдет под машиной и не покажется за кормой. Снова обрубается проволока, бревно перетаскивается на берег и прикрепляется к гусеницам. И опять дикий вой двигателя – рывок – тишина. Медленно, очень медленно выкарабкивается самоходка на сушу. Между прыжками делаю все более длительные паузы: надо дать остыть раскаленным стальным дискам бортовых фрикционов.
К концу дня вырвались из плена! А левый бортовой, несмотря на все мои предосторожности, снова отказал из-за сумасшедших нагрузок.
Хотели было подъехать к селу, чтобы там дожидаться нового фрикциона из РТО и чтобы не таскаться по бездорожью к машине для работы и охраны, но около лесочка, на приподнятом участке покатого в сторону села поля, совершенно раскисшего, самоходка наша увязла в пухлом черноземе (местные жители в период распутицы называют его очень выразительно и точно «болотом»). Застряли мы меньше чем в километре от Багвы. Близок локоть, да не укусишь! И не только мы одни такие несчастливцы: правее нас, метрах в трехстах, стоит на открытом месте то ли подбитая, то ли просто аварийная тридцатьчетверка, лбом повернутая к леску, а между танком и леском, в низинке, сидит, закопавшись в грязь до середины бортов, гусеничный бронетранспортер (его мы обнаружили на другое утро).
На радостях (сами вылезли!) решаю, как ни устал, промазать все узлы, особенно в трансмиссионном отделении, которое более суток находилось в воде. В помощь себе оставляю самого молодого из экипажа – Вдовина. Остальные, во главе с Яранцевым, поспешили в облюбованную прошлой ночью хату – спать.
Мы с наводчиком принялись за дело. Он набивал шприц консталином и подавал мне, а я, протискиваясь до пояса головой вниз то в левый, то в правый трансмиссионный люк и посвечивая переноской, отвинчивал пробки и шприцевал каждое отверстие до тех пор, пока смазка не начинала лезть обратно.
Работа уже подходила к концу: оставалась последняя пробка на правом бортредукторе. Опорожнив очередной шприц, пячусь задом наверх, отталкиваясь руками от КПП. Лежа над люком на животе, привычно протягиваю назад руку с пустым шприцем и разжимаю пальцы. Шприц гремит по броне. Оглядываюсь раздраженно: Вдовина нет. Растревоженный, вскакиваю на ноги, окликаю товарища – молчание. Что за притча! Не мог же он испариться! Машину со всех сторон обступил холодный белый туман, небо над головой от этого кажется непроницаемо черным. Стало мне жутковато: уйти самовольно наводчик не мог. Бросаюсь к черному квадрату заднего башенного люка, спрыгиваю в темноту и натыкаюсь на Васю. Он издает какое-то сдавленное мычание. Тащу к себе за гибкий провод переноску из трансмиссии и освещаю внутренность башни. Вася навалился грудью на опущенный лоток люльки, скорчился, пальцы его вцепились в край лотка и побелели в суставах, голова бессильно повисла, а ноги судорожно скребут по грязному днищу. Осторожно трогаю его за плечо:
– Что с тобой?
– Н-не знаю, – поскрипывая зубами, мычит он. – Один раз... уже было... так... еще когда дома. – Наводчик передохнул. – Пройдет, однако.
– Да что болит?
– Ж-живот.
– Где?
– Кругом.
Выслушивая эти исчерпывающие ответы и сообразив, что в таком состоянии больной дойти до села не сможет, расстилаю брезент на не успевшей остыть надмоторной броне и предлагаю Васе лечь наверху, но он отказался, невнятно объяснив мне, что так ему терпеть легче. С минуту растерянно размышляю, как же быть.
– Ну, ты повиси, пока я за нашими сбегаю. Люки я снаружи ключом закрою: мало ли что.
Спрыгиваю на землю и, торопливо выбрав направление, бегу сквозь туман к селу. На ходу взглянул на кировские танковые часы (по «славянскому» обычаю водители держат их всегда при себе). Светящиеся стрелки показали 21.30. Бежать трудно: ноги увязают в черноземе... Через несколько минут, вспотев и запыхавшись, поневоле перехожу на шаг. Иду и ломаю голову над диагнозом. Может быть, грыжа? После вчерашней возни с бревнами могло приключиться. Но Вася сказал, что так уже с ним было. Аппендицит? Про эту болезнь мне известно только понаслышке. Значит, у Вдовина уже второй приступ и необходима немедленная операция... А если это третий? Возможно, самый первый был несильный и на него попросту не обратили внимания. В таком случае этот приступ вообще для Васи последний... Страшась за товарища, снова припускаю бегом, но вряд ли это движение можно назвать бегом.
Полчаса уже прошло. Этого времени вполне достаточно, чтобы преодолеть, делая скидку на мою скорость, расстояние от застрявшей машины до Багвы, а села все нет. Почувствовав неладное, я останавливаюсь и начинаю внимательно прислушиваться. При движении сделать это мне мешало жирное чмяканье сапог, выдираемых из густого месива чуть ли не при каждом шаге. Стою, отдыхая, минуты три. Ниоткуда ни звука: ни голоса человечьего, ни петушиного крика, ни лая собак – ничего. Мне показалось почему-то, что я забрал левее, поэтому круто сворачиваю вправо, чтобы исправить свою оплошность. Однако минут через двадцать, не встретив никаких признаков жилья, снова останавливаюсь среди чистого поля. Далеко уйти от села я не мог, но где оно? Напрасно до рези в глазах то всматриваюсь в туман, то, низко нагибаясь, стараюсь разглядеть на земле хоть какой-нибудь след... Вот не было печали! Самое правильное, пожалуй, остаться на месте и дождаться утра, но тревога за больного, да и за машину тоже (ночью может ударить мороз, а многократно разбавленный водою антифриз не слит из системы охлаждения) заставила меня идти. Неизвестно куда.
Спустя какое-то время местность пошла на подъем. Выбравшись на возвышение, где туман был немного реже, долго осматриваюсь, поворачиваясь вокруг собственной оси. Степь да степь со всех сторон! Черно и жутко. Ощупываю правый бок, где должен висеть пистолет, но оружия на месте не оказалось. Кобура с поясным ремнем, снятым, чтобы удобнее было работать в тесном трансмиссионном отделении, остались в машине, когда я заторопился в село. На моем «вооружении» – одни часы в пластмассовом корпусе. И опять тащусь куда-то, с трудом выдергивая ноги из грязи.
Уже перевалило за полночь. Туман начал редеть, и на небе появились редкие темно-синие просветы с холодными блестящими звездами. Воздух сделался суше, морозней. Набухшие от влаги ватные телогрейка и брюки начали покрываться ледяной корочкой, постепенно превращаясь в подобие рыцарских доспехов. Бреду, не разбирая дороги. Наткнулся в поле на следы гусениц. Но сколько я ни разглядывал отпечатки траков, пытаясь по рисунку определить, чьим танкам принадлежат следы, ничего не вышло: наслежено сильно и темнота мешает.
