Пожалуй, Айседора Дункан, как и Сергей Есенин, обладала «дерзким духом, ищущим недостижимого». Ведь даже в смерти танцовщицы был гнетущий и запоминающийся резонанс. Порой создается впечатление, что вся жизнь этой женщины была исполнением хорошо отредактированного и выверенного театрального действа, а смерть – достойным завершительным актом. И в жизни, и в смерти она хотела максимально быть на виду у мира, поражать его своей эксцентричностью и презрением к устоям, созданным обществом искусственным барьерам и рамкам. И судьба подарила Айседоре Дункан уникальную возможность – обрести такую смерть, которая сама по себе не столько ужасала своей неотвратимостью, сколько предупреждала: ушла из жизни невероятная, ненасытная во всем и экстремальная женщина. Скрытая в заключительном акте магия таинства во многом предопределила узнаваемость Айседоры среди плеяды мерцающих звездочек, о которых хранит вечную память благодарное человечество.
Конечно, Айседора Дункан написала книгу о себе и о своем творчестве. Надо отдать должное Айседоре, ее книга написана гораздо лучше и выразительнее, чем большинство женских представлений о себе и своей роли. Поглотив тысячи томов, исследовав бесчисленное количество островков, которые излучают чудесный свет магических знаний, она не могла не осознать принципов утверждения себя в современной культуре. Книга является закреплением, общественно принимаемой фиксацией своего успеха, универсальной интерпретацией своей жизни. Трепетное и эмоциональное повествование о себе для известных женщин всегда являлось уникальной возможностью коррекции имиджа, поэтому такая выразительная особа, как Айседора, не могла пройти мимо этого механизма влияния. Естественно, что повествование о себе всегда несет элемент рекламы собственного имени; когда же речь идет об экзальтированной и крайне увлеченной женщине, экспрессия саморекламы порой достигает такого уровня, что читатель воспринимает героиню как органично вписывающийся в Историю образ. Айседора намеренно представляет в своем образе усиленные «женские черты», она предстает возвышенной и эмоциональной, экзальтированной и трепещущей от высокого искусства, она становится почти эталоном восприятия современной культурной жизни и, естественно, не стесняется навязывать обществу свои взгляды.
Аккуратно и динамично вкрапленные частички собственного портрета типа «я была самая храбрая» или «долгие дни и ночи я проводила в студии» создают монумент некой женщины из легенды, необязательно героической, но непременно оригинальной и запоминающейся. Конечно, во многом Айседора соответствовала создаваемому образу. Но так же верно, что в книге с мастерством художника она довершала картину, представляя миру не себя саму, а собственное представление о себе. Она писала с себя тот образ Айседоры Дункан, который, как ей хотелось, должен запомниться и остаться в коллективной памяти. Интуитивно используя технологию представления своего «Я», она добилась многого. Ее строки цитируют многие исследователи и представляют их как истинные ощущения выдающейся женщины, а не как хорошо продуманный и красиво навязанный образ несуществующей героини.
Вообще, стоит признать, что Айседора Дункан, подобно многим известным в истории женщинам, сама успешно слагала гимн собственной гениальности. Любопытно, что делала она это собственноручно. Если исследователю сложно наверняка утверждать, что записки Агриппины или книги Маргарет Тэтчер действительно написаны ими от начала до конца, то в случае с Айседорой Дункан читатель имеет дело с особым и в какой-то степени неповторимым стилем, наполненным притягательным воздушным колоритом. При этом общество выдающихся мужчин и написание книги о своей беспримерной деятельности являются для Айседоры Дункан лишь формой, обрамлением идеологии, продвигаемой на всех возможных уровнях. Ее уверенность в собственной гениальности проистекала из свободного от ограничений детства, лишь подкрепляясь во время путешествия по жизни, потому порой она кажется естественной, удивительно легко вписывающейся в самооценку. Выступая перед журналистской аудиторией после провального турне по Соединенным Штатам вместе с Сергеем Есениным, она «неожиданно» заявила: «Мы с мужем революционеры, как и все гении, достойные этого имени». Несомненно, причисление себя к мятежникам было еще одним хитроумным трюком: близость к революционерам как к отступникам обеспечивала стопроцентное внимание к личности, тем более рядом с выходцем из России, да еще и в буржуазной Америке, ревностно следящей за каждым вздохом Советов. Что и надо было Айседоре, которая была так же далека от революции, как Северный полюс от Южного. Женщина всегда тонко чувствовала, когда необходимо выступить со скандальным заявлением так, чтобы оно разошлось по миру большими кругами. Еще лучше она ощущала, в каком месте стоит подать информацию о великой творческой личности Айседоре Дункан. «Каждый художник должен быть революционером, чтобы оставить след в сегодняшнем мире» – в этих словах Айседора Дункан фактически обнажила основной лозунг своей стратегии. Нужно постоянно бунтовать, возмущать спокойствие всеми возможными способами, скандалить по любому поводу, и в том числе создавая поводы, – только тогда есть шанс оставить свой след в Истории. Естественно, при условии, что творцу есть что продемонстрировать, кроме искусства скандалить. Если ее одну и могли бы проигнорировать, то вместе с таким скандалистом, крайне неуравновешенной и необузданной личностью, как Есенин, внимание было предопределено. Разве не поэтому она терпела рядом этого человека, который всегда был нестерпим, как стихийное бедствие или нарывающая рана. Хотя Есенин портил буквально все начинания Айседоры, хулиганил, пьянствовал и, может быть, даже поколачивал саму Айседору, он был признанным поэтом, названным в России первым после Пушкина, и потому эта женщина готова была вытерпеть все ради того, чтобы он был рядом.
В данном случае очень сомнительным может быть предположение о том, что романтическая и страстная сорокачетырехлетняя женщина испытывала особое удовольствие в том, что ее душу и тело истязал странный двадцатишестилетний мужчина с непреодолимыми наклонностями к пьянству и разгульной жизни. Конечно, можно вспомнить, что и сама Айседора обожала веселиться до утра, а к моменту встречи с Есениным, согласно откровению Дюранти, «растолстела, обленилась, стала неряшливой и много пила». В различных повествованиях об этой женщине можно найти немало оценок ее физических данных, из которых можно сделать определенный вывод о том, что Айседора была далеко не красавицей. Более того, два таких типа личности, алчущих внимания окружающих априори, не могут долго находиться вместе. Тем не менее непреодолимая сила тщеславия тянула их друг к другу. Существует, впрочем, несколько источников привязанности Айседоры Дункан к Сергею Есенину, никак не связанных с ее планомерными шагами к мировому признанию. Так, Мэри Дести упоминает, как минимум, два высказывания танцовщицы, к которым стоит отнестись с должным вниманием. Когда однажды Есенин особенно дебоширил, перебил всю мебель в одном из самых дорогих отелей Парижа и едва не добрался до подавленной и оглушенной этими событиями Айседоры, на вопрос подруги: «Ну почему, почему ты это терпишь?» – она неожиданно ответила, что «в этом есть что-то, что нравится, где-то глубоко, глубоко внутри». Еще через какое-то время артистка заметила, что Есенин – «просто копия маленького Патрика» (трагически погибшего сына). Таким образом, частично эта связь может быть объяснена в том числе и бессознательными переживаниями о женской подчиненной роли, желанием вернуться в лоно традиции, когда мужчина занимает главенствующее положение в социальной и сексуальной сферах, а также переживаниями, связанными с разрушенной функцией материнства, ассоциацией заботы о Есенине с материнской заботой о своем сыне. Нет сомнения, что и сам Есенин частично воспринимал Айседору как заблудший сын всепрощающую и любящую мать. Вопрос лишь в том, что в их отношениях было первичным: взаимное пользование славой и признанием или внутреннее влечение и подсознательная игра в «мать – сын» и «мужчина-женщина».
