Неизвестно, являлся ли второй том вполне законченным. Гоголь сообщал Шевыреву о последних главах, но не говорил ли он об окончании всего тома, или только о последних главах, им написанных, судить трудно. Правда, он предполагал включить второй том в собрание своих сочинений, но, по справедливому замечанию Шенрока, это нисколько не означает, что второй был закончен и отделан. Можно, однако, утверждать, что работа подходила к концу.
На вопрос же о ценности сохранившихся глав и отрывков второго тома, ответ дал еще Н. Г. Чернышевский в своих «Очерках»: до нас дошли, — писал он, — лишь пять глав и притом в черновом виде. Между тем Гоголь работал чрезвычайно медленно и был суров к себе. Отрывки написаны в разное время; многие страницы Гоголем не закончены, как неудачные. Многое, действительно, неубедительно, особенно части, где изображаются идеальные типы, но в других главах Гоголь по-прежнему остался великим Гоголем.
…Художник был убит. Страшилища, хари, свиные рыла одержали победу. Предстояло физическое угасание. «Надобно же умереть, я уже готов, и умру», — сказал он Хомякову. «Надо меня оставить; я знаю, что должен умереть», — записал его слова Погодин.
Николай Васильевич больше не слушался врачей, ничего не ел, пил только немного воды с красным вином. «Оставьте меня; мне хорошо», говорил он знакомым и докторам. Перестал умываться, не одевался. Увещевания духовных лиц тоже ни к чему не приводили. Доктор Тарасенков сообщает:
«По вечерам он дремал в креслах, а ночи проводил в бдении на молитве; иногда жаловался на то, что у него голова горит и руки зябнут; один раз имел небольшое кровотечение из носа, мочу имел густую, темно окрашенную, испражнения на низ не было во всю неделю. Прежде за год он имел течение из уха будто бы от какой-то вещи, туда запавшей; других болезней в нем не было заметно; сношений с женщинами он давно не имел и сам признался, что не чувствовал в том потребности и никогда не ощущал от этого особого удовольствия; онании тоже не был подвержен».
В понедельник на второй неделе поста Гоголь соборовался и приобщился в полной памяти. Держа свечу в руке и выслушивая евангелие, обливался слезами.
Просьб его оставить в покое не послушали. По свидетельству Тарасенкова с ним решили поступить как с человеком, не владеющим собой, то есть решили лечить насильно.
«Врачи вошли к больному, стали обсматривать и расспрашивать. Когда давили ему живот, который был так мягок и пуст, что через него легко можно было ощупать позвонки, то Гоголь застонал, закричал. Прикосновение к другим частям тела, вероятно, также было для него болезненно, потому что также возбуждало стон и крик… Наконец, при продолжительном исследовании, он проговорил с напряжением: „Не тревожьте меня ради бога!“»[35].
На этом мучения Гоголя не окончились. Эскулапы решили посадить Гоголя в ванну и поставить к носу пиявки.
«Когда возвратился через три часа после ухода, в шестом часу вечера, — продолжает свое сообщение Тарасенков, — уже ванна была сделана, у ноздрей висели шесть крупных пьявок; к голове приложена примочка. Рассказывают, что когда его раздевали и сажали в ванну, он сильно стонал, кричал, говорил, что это делают напрасно; после того, как его положили опять в постель без белья, он проговорил: „Покройте плечо, закройте спину!“, а когда ставили пиявки, он повторял: „Не надо!“, когда они были поставлены, он твердил: „Снимите пиявки, поднимите (ото рта/ пиявки!“ и стремился их достать рукою. При мне они висели еще долго, его руку держали с силою, чтобы он до них не касался. Приехали в седьмом часу Овер и Клименков; они велели поддерживать кровотечение, ставить горчичники на конечности, потом мушку на затылок, лед на голову и внутрь отвар алтайского корня с лавровишневой водой».
Невольно вспоминаются «Записки сумасшедшего»:
«Боже! Что они делают со мной! Они льют на голову холодную воду! Они не внемлют, не видят, не слушают меня! Что я сделал им? За что они мучат меня?»
Гоголь с пиявками у носа на смертном одре!!!
«Обращение их (врачей — А. В.) было неумолимое; они распоряжались как с сумасшедшим, кричали перед ним, как перед трупом. Клименков приставал к нему, мял, ворочал, поливал на голову какой-то едкий спирт».
Доктор Баженов утверждает, что с умирающим делали обратное тому, что следовало делать: вместо кровопускания, которое только приближало смерть, надо было вливать в подкожную клетчатку соляной раствор и прибегнуть к искусственному кормлению.
Арнольди о последних моментах Гоголя сообщает:
Он посетил больного, когда тот еще вполне разумно отвечал. Два служителя, не обращая внимания на Гоголя, громко говорили, что он «беспременно умрет» и находили нужным как следует его потаскать:
«Возьмем его насильно, стащим с постели, да и поводим по комнате, поверь, что разойдется и жив будет… Размотаем его, он очнется… на свет божий взглянет, и сам жить захочет. Да что долго толковать, бери его с одной стороны, а я вот отсюда, и все хорошо будет..». Арнольди пришлось вмешаться и запретить «разматывать» отходящего в вечность.
Утверждали и утверждают, будто Гоголь умер сумасшедшим. Все это — неправда. Почти до самой смерти он не терял способности разумно сознавать и отвечать.
В часу одиннадцатом он громко закричал:
«Лестницу, поскорей, давай лестницу!»
Это были последние слова Гоголя. Лестница для него служила символом нравственного восхождения. Шереметьевой он в свое время писал:
«Долгое воспитание еще предстоит мне, великая, трудная лестница»…
…«В двенадцатом часу ночи, — рассказывает Тарасенков, — стали холодеть ноги… Дыхание сделалось хриплое и еще более затруднительное; кожа покрылась холодною испариною, под глазами посинело, лицо осунулось, как у мертвеца».
В четверг 21 февраля 1852 года в восемь часов утра Николай Васильевич Гоголь скончался.
Одно из последних его завещаний:
«Будьте не мертвые, а живые души!»
Строки, написанные им за несколько дней до кончины:
«Аще не будите малы, яко дети, не ввидите в царствие небесное…
Помилуй меня, прости, господи! Свяжи вновь сатану таинственною силою неисповедимого креста…»
«Как поступить, чтобы признательно, благодарно, и вечно помнить в сердце своем полученный урок?..»
Строки, на которых образовываются «Мертвые души»:
«Я приглашаю рассмотреть свой долг и обязанность земной своей должности, потому что — это уже нам всем темно представляется и мы едва…»
Гоголь умер в припадке аскетизма: он уморил себя голодом. Болезнь Гоголя впоследствии доктор Баженов, написавший ценную брошюру, определил таким образом:
