Однако другие придерживались иного мнения. 1 марта 1525 года обеспокоенный Филиппо дель Нерли писал Франческо дель Неро о том, что стали циркулировать слухи о любовных похождениях Макиавелли; Филиппо считал, что почтенному отцу семейства, каким был Никколо, отнюдь не к лицу путаться с особой вроде Барберы: «Нет ничего хуже, чем седина в бороду, да бес в ребро» (Non се cosa peggiore che In membra Vecchie II pizzico d'amore), как выражались флорентийцы. Кое-кто считал это следствием характера Макиавелли. Летом 1525 года Франческо Гвиччардини попросил Макиавелли проинспектировать недавно приобретенную им недвижимость. Об одной вилле в Финоккието (il Finocchieto) Никколо составил довольно мрачный отчет, сравнив здание с подземельем, расположившимся словно посреди аравийской пустыни, предложив Гвиччардини продать его после косметического ремонта. 7 августа 1525 года несколько раздраженный, но все же отнюдь не недовольный Франческо прислал Макиавелли длинное письмо, будто написанное самим зданием в Финоккието, причем от лица женщины. Так он и дал Никколо и язвительный, и в то же время вполне серьезный совет касательно его любовной истории.
«Дом» начинает с того, что дает отповедь Макиавелли за его недобрый отзыв, полагая, что тот ошибся: «Я не могу гневаться на причины твоих заблуждений, виной которым женщина и только она; причем явно аморальная». Затем Гвиччардини переходит к сути дела: «Ты путаешься со своей Барбарой, которая, как и другие, ей подобные, старается нравиться всем и стремится казаться, но не быть», тогда как самому Макиавелли, «столько читавшему и написавшему и столько повидавшему в жизни», следует остерегаться женщины, которая «живет со всеми подряд и не любит никого», вместо того чтобы подумать о добродетельности и надлежащих манерах. Далее «дом» принимается нахваливать то, что Макиавелли в нем недооценил, поскольку она[84] нравится другим за свою «строгость и суровость», подобно ее хозяину, способному разглядеть то, что скрыто за внешностью.
Завершается письмо прощальным уколом: «Теперь ты видишь, Макиавелли, какой я заслуживаю похвалы и сколь следует мной дорожить, по той самой причине, которая тебе так не по нраву; учись в другой раз меньше доверяться себе и зрело поразмыслить о некоторых вещах прежде, чем о них судить, ибо многое можно простить другим, но не человеку твоего ума и опыта». Одним ударом Гвиччардини сумел поразить и одержимость Никколо Барберой, и его склонность осуждать других: считая себя, по-видимому, вправе судить обо всем и обо всех, Никколо тем не менее был склонен идти на поводу своих чувств и чужих мнений, вычитанных из книг, не говоря уже о склонности подпадать под влияние могущества, богатства и внешности других.
Макиавелли усмотрел все три перечисленных качества в Форначайо, который не только ценил талант Никколо, но и обладал необходимыми финансами, чтобы выступать в роли мецената. Осенью 1524 года еще один денежный мешок, Бернардо ди Джордано, организовал постановку «Мандрагоры» у себя в доме, наняв декораторами маститых художников: Андреа дель Сарто и Бастиано да Сангалло. Желая соперничать с ним по части расточительства и роскоши, Форначайо попросил Макиавелли написать пьесу для постановки ее на вечере, который он собирался устроить 13 января 1525 года в ознаменование истечения срока своего домашнего ареста. Никколо рьяно взялся за дело, вероятно подгоняемый желанием угодить Барбере, и к назначенной дате сумел завершить свою третью по счету известную комедию «Клиция», созданную по мотивам пьесы Плавта «Касина», но действие которой (как и «Мандрагоры») перенесено во Флоренцию XVI века.
Постановка с декорациями Бастиано да Сангалло и музыкой Филиппе Вердело, прежде сочинявшего мадригалы, стала заметным событием, имевшим огромный успех (если верить Джаннотти, даже невзирая на буйное проявление чувств отдельных представителей флорентийской молодежи). Огромная толпа зрителей, состоящая из людей всех социальных слоев, включая Ипполито и Алессандро де Медичи, стоя аплодировали после завершения спектакля. 22 февраля Филиппо де Нерли, находившийся в тот момент в Модене, писал Макиавелли, что молва об успехе его комедии распространилась повсюду. Он попросил прислать ему экземпляр текста пьесы, но Макиавелли, как обычно, запамятовал. «Клиция» значительно отличается от «Мандрагоры», хотя обе пьесы имеют и общие черты. И в «Клиции», и в «Мандрагоре» речь идет о похоти и обмане, однако «Клиция» несет в себе мораль, которой нет в ранней пьесе. Сюжет весьма незамысловат, даже откровенно прямолинеен. Старик Никомако влюбился в свою молодую протеже Клицию и намерен выдать ее замуж на своего слугу Пирро, чтобы получить возможность спать с ней. Его жена Софрония после недолгих пререканий уступает его желанию, но затем, устроив фиктивную свадьбу, подсовывает в альков Клиции другого слугу, Сиро, который потом награждает ее незадачливого супруга тумаками. Наутро побитый и униженный Никомако полностью исцеляется — избавляется от страсти, осознав, что, если бы о случившемся узнали, это подорвало бы его репутацию и социальный статус во Флоренции. Клиция теперь была вправе выйти замуж за его сына Клеандро, также воспылавшего страстью к девушке. Никомако — плохо скрытая пародия на самого Макиавелли, что чувствуется уже по имени главного героя (Ник[кол]о-Мак[иавелли]-о), тогда как под маской долготерпеливой и сметливой Софронии скрывается Мариетта Корсини. С характерной для флорентийцев самоиронией Никколо смеется над собственной старческой влюбленностью, щелкнув по носу тех, кто ее порицал. Однако он прекрасно понимал, что без должного благоразумия и осторожности подобные эскапады опасны. В отличие от благополучно завершившегося адюльтера в «Мандрагоре», точно рассчитанная супружеская измена в «Клиции» чревата подрывом семейных и общественных моральных устоев. В обеих пьесах жертвами стали два старых глупца, охваченные буйной страстью, — Нича пожелал заставить жену родить ему ребенка, а Никомако вожделел тела Клиции, — в результате чего оба не проявили необходимой «политической» смекалки, чтобы избежать обмана. В этом смысле «Клиция» отражает убежденность Макиавелли в том, что, доверив власть в доме, равно как и в государстве, неумехам, лишенным чувства гражданской этики, можно привести его к катастрофе.
Успех «Клиции» наверняка укрепил репутацию Макиавелли, поскольку, когда он поинтересовался у Франческо Веттори относительно возможности представить свой исторический трактат лично папе, Веттори ответил, что Климент как-то сказал ему: «Пусть приходит, и я полагаю, что его книга окажется приятной и занимательной». Однако Веттори со свойственной ему осмотрительностью предупредил Макиавелли не слишком тешить себя надеждами на финансовое вознаграждение, «если только вы не останетесь совсем без гроша», поскольку текущая политическая ситуация «не благоприятствует ни чтению, ни одариванию».
