В рецензии, написанной на «Ученые записки», где была опубликована статья Яковлева, В.Т. Пашуто утверждал: «…Статья А.И. Яковлева чужда марксисткой историографии». Автор обрушился на утверждение Яковлева, что именно верность критическому подходу к историческому источнику позволила автору «Курса лекций» получить объективные представления об историческом процессе. В.Т. Пашуто утверждал: «Это положение не может быть принято, так как приемы буржуазного источниковедения основаны на определенных классовых, политических принципах…». По мнению рецензента, Яковлев «написал не научную историографическую статью, а панегирик Ключевскому, и тщетно было бы искать в этой работе попытки методологически правильно оценить творчество Ключевского». Напоследок автор рецензии сделал следующий вывод: «…Редколлегия „Записок“ отошла от принципа большевистской партийности и допустила грубую политическую ошибку, напечатав статью А.И. Яковлева» [1367].
Некоторая часть критики была, безусловно, верна. Так, излишняя бытовая детализация помешала автору написать действительно научный портрет великого историка. Но в целом тон рецензии был вызывающим. В науке, как и во всей стране, шла кампания борьбы с космополитами и «буржуазным объективизмом», поэтому обвинения в «немарксистском подходе» могли дорого обойтись уже немолодому корифею исторической науки. Щекотливость ситуации заключалась еще и в том, что В.Т. Пашуто был одно время довольно близок к Яковлеву и участвовал в его домашнем семинаре, посвященном морозовским актам [1368]. Трудно сказать, что подвигло начинающего ученого на этот поступок: какая-то личная обида, желание выслужиться или личные убеждения, а может, и то, и другое, и третье.
Критика книги Веселовского и статьи Яковлева, очевидно, связана со скрытым противостоянием представителей «старой школы» и историков-марксистов. Все более возрастающая роль «старых специалистов», начиная с середины 1930-х гг., вызывала понятные опасения со стороны представителей нового поколения. Только этим можно объяснить, почему объектом для критики были выбраны в основном историографические работы. Активная публикация работ, посвященных изучению трудов дореволюционных историков и основанных на стандартах научности, принятых до Октябрьской революции, с точки зрения историков-марксистов, была нацелена на укоренение традиций буржуазного объективизма. Это объективно подтачивало то ключевое положение, которое занимали ученики М.Н. Покровского и молодые историки в советской исторической науке.
Возраст не позволял историкам «старой школы» переносить травлю без последствий. Сами кампании привели к тому, что бывшие друзья оказались «по разные стороны баррикад». Яковлев и Веселовский в стане критикуемых, а Бахрушин, несмотря на отдельные негативные выпады, в стане критиковавших. От последнего это требовало и его центральное положение в советской исторической науке. Как справедливо заметила Л.А. Сидорова: «…Корпоративная солидарность, не говоря уже о нравственной позиции историка, в условиях интенсивных идеологических чисток середины века постоянно давали сбои» [1369]. Более того, в отличие от Веселовского и, видимо, Яковлева, Бахрушин в значительной степени принял советский строй.
Яковлев болезненно реагировал на травлю в печати. Ко всему прочему, Отдел агитации и пропаганды ЦК партии в 1949–1950-х гг. проводил проверки в Институте истории, и Яковлев попал под пристальное внимание «органов». По итогам проверок была вынесена следующая резолюция: «Академик С.Б. Веселовский и член-корреспондент А.И. Яковлев проповедовали идеалистические концепции буржуазно-либерального толка, порой сближающиеся с кадетскими» [1370].
Яковлев помнил, так же как многие другие представители его поколения, «Академическое дело» и опасался повторения тех событий. В 1950 г. он написал обстоятельное письмо президенту академии С.И. Вавилову, где отметал все обвинения в «буржуазном объективизме» и напоминал о своих заслугах перед наукой [1371]. И тот действительно заступился за опального историка. Во всяком случае, в фонде С.И. Вавилова сохранилось письмо Яковлева с благодарностью [1372].
Шумиха вокруг книги о холопстве не позволила Яковлеву опубликовать одну из главнейших своих работ, методологический трактат «Эгерсис». По воспоминаниям Л.Н. Пушкарева, когда в Институте узнали о его работе, то позвонили в Отдел науки ЦК. «Вызвали меня в Отдел науки, – передает рассказ Яковлева Л.Н. Пушкарев, – и говорят: „Алексей Иванович, куда это вас занесло? Вам что, «Материализма и эмпириокритицизма» мало? Да все эти вопросы давным-давно уже разработаны Марксом, Энгельсом и Владимиром Ильичем, с которым вы неоднократно встречались. Вы что, умнее классиков марксизма-ленинизма хотите стать? Чего вам не хватает? Вы же уважаемый человек, член-корреспондент Академии наук! Академиком хотите стать? Давайте, мы выберем вас академиком-секретарем Отделения истории и философии… А что? Человек, встречавшийся с В. И. Лениным, руководит всей исторической наукой! Блеск!“ – „Да нет, говорю, блеск и нищета только у куртизанок бывают (по-моему, он так и не понял, что это значит!). А я ученый, историк. Я в себе склонности к административной работе не замечаю. Нет, говорю, руководить не умею!“ – „Ну, нет, так нет. Вы же уже свой главный труд написали – статью о встречах с В. И. Лениным. И спасибо вам за это. Задумаете что еще из истории XVII века написать или источники исторические какие-нибудь издать – пишите, звоните, мы вам поможем, издадим“» [1373]. Понятное дело, что человеку, лично знакомому с Лениным, в глазах идеологов от науки не пристало заниматься методологическими штудиями, возможно, идущими в разрез с работами классиков марксизма-ленинизма.
Книга так и не увидела свет. В концентрированной форме идеи, заложенные в книге, автор изложил в небольшой, самостоятельно напечатанной брошюре под аналогичным названием, которую он раздавал только самым близким друзьям и коллегам. Один экземпляр был обнаружен в фонде академика Л.В. Черепнина [1374].
Название «Эгерсис» переводится с греческого как «пробуждение». Тем самым автор указывал на революционный характер этой работы. Само исследование строилось на учении эгертизма. Под этим термином Яковлев понимал идею «оволенного сознания» [1375], т. е. такого сознания, которое целенаправленно концентрирует свою волю на познании мира. В его понимании эгертизм – это «совокупность гносеологических принципов и указаний, обозначающих общий поворот внимания к мыслительной воле» [1376]. Историческое знание, в понимании автора, является знанием «изображающим и объясняющим». Но именно объяснения не хватает многим историческим работам. По мнению историка, современные ему исторические исследования отличаются стремлением к упрощенному познанию исторической действительности, поэтому ученые должны сделать над собой усилие для воспитания в себе стремления к изучению действительности во всей ее сложности. Основой такого поворота должно было стать целенаправленное внимание к методологии исследования.
Яковлев признавал, что «всякое знание и формы его условны и относительны» [1377]. С точки зрения автора, при исследовании прошлого ученый должен руководствоваться следующими посылами: «1) Осознанное знание гносеологически выше стихийного; 2) полное знание выше частичного; 3) отчетливое знание выше смутного; 4) классифицированное знание выше беспорядочно нагроможденного; 5) внутренне и внешне соображенное знание выше бессвязного, механически скученного; 6) методологически маневренное и реактивное знание выше только регистрирующего и отражающего» [1378].
«Эгерсис» напоминает, скорее, не классическое историко-методологическое исследование, а своеобразный
