Сначала из этого ничего не вышло, но через год он был, наконец, освобожден и в конце 1980 года приехал в Дхарамсалу. Было почти невозможно поверить тем историям о жестокостях и деградации, которые он рассказал. Много раз за эти более чем двадцать лет его заключения он был близок к голодной смерти. Д-р Чойдак рассказал мне, как он и его товарищи по заключению были вынуждены есть свою собственную одежду, и как один знакомый, с которым он одно время находился вместе в больнице, дошел до того, что когда у него вместе со скудным стулом вышел червь, то он вымыл его и съел.
Я не без причины пересказываю эти сведения. Как буддийский монах я пишу не ради того, чтобы возбудить вражду против моих китайских братьев и сестер, но потому что хочу просветить людей. Несомненно, есть много добрых китайцев, которые не осознают истинного положения дел в Тибете. И не ожесточенность заставляет меня повествовать об этих страшных фактах. Напротив, все это уже произошло, поэтому нельзя теперь ничего сделать, кроме как побеспокоиться о будущем.
Со времени возвращения первой комиссии прошло уже более десяти лет, ее выводы были подтверждены другими многочисленными источниками, включая последующие комиссии тибетцев, а также иностранными журналистами и туристами и кроме того, несколькими сочувствующими китайцами. К сожалению, за этот промежуток времени, несмотря на некоторый материальный прогресс, общая картина во многих направлениях ухудшилась.
Теперь мы знаем, что в Тибете размещено более 300 тысяч солдат китайской армии, многие из них находятся на все еще спорной границе с Индией, но, по крайней мере, 50 тысяч базируются на расстоянии одного дня пути до Лхасы. Кроме того, Китай держит на тибетской территории, по крайней мере одну треть своего ядерного оружия. А поскольку в Тибете находятся запасы урана, одни из самых богатых в мире, то китайцы, по-видимому, подвергают большую часть нашей страны риску радиоактивного загрязнения вследствие разработки месторождений. В Амдо, той самой северо-восточной провинции, где я родился, существует самый большой гулаг из всех известных человечеству — он достаточно велик, по некоторым оценкам, чтобы обеспечить пребывание там до десяти миллионов заключенных.
А вследствие проведения программы массового переселения китайское население в Тибете теперь намного превосходит численность тибетского. В наши дни моим соотечественникам грозит серьезная опасность превратиться в собственной стране не более чем в приманку для туристов.
Глава четырнадцатая
Мирные инициативы
Вторая и третья комиссии отправились в Тибет в мае 1980 года. Одна из них состояла из молодежи, а другая — из работников образования. В первом случае я хотел попытаться получить впечатления о том, какой покажется обстановка в Тибете людям, обладающим свежим восприятием молодости. Во втором случае хотел выяснить, каковы перспективы самой молодежи Тибета.
К сожалению, молодежная комиссия не смогла закончить свою работу. Когда тибетцы стали собираться в больших количествах, чтобы приветствовать беженцев и протестовать против китайского присутствия, власти обвинили делегатов в подстрекательстве масс к актам неповиновения и выслали делегацию из Тибета за то, что она ставила под угрозу "единство Родины-матери". Естественно, меня обеспокоил такой поворот событий. Похоже было, что китайцы не собираются "извлекать из фактов истину", а скорее склонны вовсе игнорировать факты. Но факт изгнания делегации, по крайней мере, показал, что они обращают некоторое внимание на чувства тибетцев.
Третья делегация, которую возглавляла моя сестра Дже-цун Пема, получила разрешение остаться. По возвращении этой комиссии в Дхарамсалу в октябре 1980 года ее выводы явно показали, что несмотря на небольшое улучшение общего уровня образования в течение последних двадцати лет, дела в нем обстоят далеко не благополучно, так как складывалось впечатление, что, по мнению китайцев, единственная польза чтения состоит в том, чтобы дать детям возможность изучать идеи Председателя Мао, а польза письма — чтобы дать им возможность писать "покаяния".
В целом, информация, собранная комиссиями не только выявила в полной мере масштабы насилия, совершенного Китаем над Тибетом, но также и то, что уровень жизни тибетцев продолжает оставаться нищенским. И хотя по сравнению со страданиями предыдущих двадцати лет ситуация, несомненно, улучшилась, было очевидно, что китайские власти все еще считают тибетцев "отсталым, невежественным, жестоким и варварским" народом, как они выражаются.
В 1981 году после инсульта и непродолжительной болезни умерла моя мать. Всю свою долгую жизнь (мать была ровесницей века) она отличалась крепким здоровьем, так что впервые оказалась прикованной к постели. Впервые она была вынуждена пользоваться услугами других. Раньше мать всегда обслуживала себя сама. Например, хотя она любила вставать рано, но никогда не заставляла делать это слуг и всегда приготавливала себе утром чай сама, хотя ей было трудно это делать из-за поврежденного запястья.
В последний месяц ее жизни Тэнзин Чойгьсл, который в то время жил вместе с ней, спросил совершенно бесхитростно, кто из детей у нее самый любимый. Я думаю, он надеялся услышать свое имя. Но нет, она ответила, что это Лобсан Самтэн. Я рассказываю эту историю не только потому, что когда младший брат передавал се мне, я тоже на мгновение подумал: может быть, это я?, но еще и потому, что так получилось, Лобсан Самтэн был единственным из детей, присутствовавших при ее кончине. Сам я виделся с ней незадолго до этого, — прогуливаясь, я спустился тогда к ее дому, но в момент смерти я находился в Бодхгайе.
Как только я получил это известие, сразу стал читать молитву о том, чтобы она получила хорошее перерождение — и ко мне присоединились все присутствовавшие тибетцы: я был очень тронут такой глубиной чувств, проявленной всеми сторонними этому людьми. Правительство послало мне письмо с соболезнованиями. Оно было адресовано Лингу Ринпоче, которому полагалось сообщить мне эту новость. Но по какой-то причине письмо попало непосредственно ко мне. Произошел курьез. Прочитав письмо, я передал его Лингу Ринпоче. Когда он прочел его в свою очередь, то подошел ко мне в замешательстве и, почесывая голову, сказал: "Я вижу, что должен был сам передать это письмо Вам, а не наоборот. Что же мне делать теперь?" Это был единственный раз, когда я видел Линга Ринпоче в растерянности. Конечно, меня очень опечалила смерть матери. С годами я видел се все реже, так как у меня было все больше работы и обязанностей. Но все же мы оставались духовно близки, поэтому я испытал чувство большой утраты — как это бывает со мной всегда, когда умирает какой-нибудь старый член моего окружения. Конечно же, со временем старое поколение постепенно уходит, так и должно быть. Меня окружает все больше людей, которые моложе меня. Действительно, средний возраст моей администрации ниже тридцати пяти лет. Я считаю, что это хорошо — по многим причинам: сложная обстановка в современном Тибете требует современного мышления. Кроме того, людям, выросшим в старом Тибете, трудно понять, что происходит там. Лучше, чтобы те, кто обращается к этим проблемам, не несли бы бремени своей памяти. К тому же именно ради наших детей ведется борьба за возвращение законной независимости Тибету, и именно они должны продолжать эту борьбу, если еще хотят этого.
