Но отведав запретный плод один раз, невозможно от него вообще отказаться и… солдат по-прежнему приходил в отсутствие мужа к жаждущей любви индюшке.
Может быть и терпел бы любящий муж такую ситуацию, но к его несчастью солдат оказался болтлив, хвастлив и, мягко говоря, не совсем порядочен.
Лавренёву стали в глаза говорить, чтобы он не позорился, как будто бы защитники нравственности беспокоились о нём. Им было важно посмотреть на его реакцию. И он решился. Решился, наверное, не до конца, а только припугнуть свою любимую курочку.
Он сказал своей супруге, что перелетает навсегда жить в Рязань, уложил два чемодана со своими вещами и принёс их утром в свой самолёт.
Любительница поспать прозевала уход мужа из дома, проснулась, понежилась в постели, думая о наступающем вечере без мужа и своём солдате воробышке. Её тело уже сейчас страдало от неукротимого желания любви. Но вдруг она заметила отсутствие мужниных вещей, схватилась с кровати и побежала в воинскую часть, даже не умывшись и не причесавшись. На ходу застёгивая дорогую шубу надетую, прямо на ночную сорочку, и нисколько не заботясь о свой внешности, бежала она, иногда переходя на шаг, оттого, что заходилось сердце. Давно ей не приходилось так бежать. Обычно она носила себя. как пава, упиваясь сама собой, любимой.
Но сейчас её грудь и бёдра, которыми она гордилась, подпрыгивали с каждым её шагом, мешали бежать, пот заливал глаза. Она услышала звук работающих самолётных двигателей, сняла платок, взявши его в руку, расстегнула шубу, забыв о том, что она без платья и в валенках на босую ногу. Главное, не дать мужу улететь с вещами.
В таком виде она прибежала на аэродром. Часовой попытался её остановить, но она, видя, что сейчас самолёт N 06 начнёт выруливать на старт, подбежала к нему, открыла дверь и стала залазить в него.
Но так как подножка была снята, а порог двери находится на высоте сантиметров семьдесят, она поставила на него сначала одну ногу, затем вторую и в этот момент её шуба задралась вместе с ночной сорочкой и все стоящие на земле увидели…
Что они увидели писать неудобно, но те, кто стоял, или согнулись от хохота или упали на снег и колотили ногами. Сержант Корзун произнёс, смакуя каждую букву:
– Ну и гинекология, на всю эскадрилью хватит.
Потом полное экзотическое видение нырнуло во чрево самолёта и оттуда один за другим вылетели два чемодана. От удара о землю они раскрылись и капитанские вещи, подхваченные вихрем от пропеллера, полетели за границу аэродрома в дренажный ров. Потом в дверях показалась растерзанная мадам, села на порог и вывалилась на снег.
Она стала бежать за вещами, наклонятся и опять показывать любопытным солдатикам свои достоинства.
Вылет в Рязань был сорван. Когда с помощью ребят были собраны все вещи, к ней подошёл замполит Бояршинов и стал ей что-то выговаривать.
Наверное, он говорил о том, что она своими действиями подрывает боеспособность десантных войск, показывая свои интересные места разлагает советских солдат, заставляя их думать о вожделённом женском теле, отвлекая от боевой и политической подготовки, и в конце концов, своим нехорошим поведением она бросает тень на всех офицерских жён.
Лавренёв всё это время сидел в своём самолёте и заливался краской от стыда. Но сейчас о нём все позабыли и не думали о том, как в таком состоянии он будет лететь.
Даме подали машину и увезли домой вместе с чемоданами. Самолёты, поднимая снежную пыль, взлетели с аэродрома Мясново и взяли курс на
Рязань. Никто из улетавших не знал тогда, что через несколько дней их ждёт испытание, поставившее всю эскадрилью на грань между жизнью и смертью.
Анатолий за эти дни два раза побывал в университете, ходил в караул и много читал.
В штабе говорили, что в Рязани работа идёт нормально и на следующей неделе эскадрилья вернётся в Тулу.
Длинный, сбежавший домой в Москву, ещё до Нового года приехал с матерью в часть. Она просила командира простить его, что не надо рассматривать его как дезертира. Она за него ручается: сделал по глупости и это больше не повторится.
Ей объяснили, что от командования эскадрильи ничего уже не зависит, все дела находятся в особом отделе и прокуратуре. И он не только сбежал домой, что является дезертирством, а обокрал киоск в соседней дивизии, и они тоже против него возбудили дело. Мать ходила из одной дивизии в другую, часами ожидая приёма на проходной, добилась приёма к военному прокурору.
Ей никто ничего не обещал, говоря о том, что ребята, призванные из Москвы, в основном, маменькины сыночки. На последних учениях трое из них после выброски десанта не стали выполнять боевую задачу, а прямо на лыжах, с оружием, (правда, с холостыми патронами) отправились домой в Москву. И таких случаев много.
– У меня полный шкаф таких дел, – сказал прокурор, показав для убедительности рукой на шкаф с папками, которые лежали и сверху на шкафу. Мать Длинного вздыхала, сочувствовала прокурору на его тяжёлую работу, но продолжала просить за сына и говорить, что он же без оружия уехал. Она каждый вечер приходила в эскадрилью и под Новый год уехала. Единственное, что она сумела сделать – оплатить стоимость шоколадок, украденных сыном.
Правда, буфетчица приплюсовала к шоколадкам килограмм апельсин и несколько пачек дорогих сигарет. Мать уверяла, что он сигарет и апельсины не брал, но уплатила за всё, что та требовала. И командир дивизии, предоставивший Анатолию отпуск за чистку Ленина, отозвал дело о краже.
Длинный пока остался при части и куховарил по-прежнему, ожидая решения свыше.
А сейчас, начальник штаба майор Бояров, вызвав Отяна к себе, сказал.
– Командование ВДВ решило не судить трибуналом всех москвичей – дезертиров. Все, кто добровольно вернулся в свою часть, переводят по дальним дивизиям. Завтра, в десять ноль-ноль ты должен его препроводить в штаб дивизии, оттуда их отправят в Псков.
Отян вспомнил, что это он, привезенным из лесу самогоном, способствовал тому, что Длинный дезертировал и улыбнулся.
– Ты чего улыбаешься? А, ну, конечно оттуда не сбегут, – понял его улыбку по-своему и добавил:
– Правда, я получил приказ из штаба ВДВ, что два бойца сообразили сбежать из Дальневосточной дивизии. Так их патруль ждал возле их дома. Даже маму не удалось увидеть, отправили назад.
– Ну и что, их судили?
– Да нет. Маргелов пожалел дураков.
Вечером Отян сказал Длинному о предстоящей его поездке, он несказанно обрадовался и предложил это дело обмыть.
– Ты чего? Сдурел. Я и так из-за одного дурака погорел.
– Ну я же тебя не впутал.
– И на том спасибо.
Отян смотрел на этого большого, неуклюжего парня с большим ртом и с грубыми чертами лица, как бы рублеными топором. Длинные худые руки с громадными ладонями упирались в торчащие колени Он походил на скульптуру мученика, которую Анатолий где-то видел. Через много лет в разных городах и странах он видел фигуру и лицо Длинного на картинах и скульптурах, отражающих и святых великомучеников древности и простых солдат в концлагерях.
