в этом абсолютно уверен.
— А когда же, по вашему мнению? Еще в этом году?
— Нет, в этом году навряд ли.
Зорге закрыл глаза. Это была очень важная информация. Следовательно, у России тыл в ближайшее время не подвергнется нападению.
— Можно ли вообще рассчитывать на нейтралитет Японии по отношению к России?
Одзаки потянулся на коврике и еще раз внимательно осмотрелся. Ничего подозрительного он не заметил, и его ответ прозвучал спокойно:
— В результате нападения на Советский Союз Гитлер автоматически ввязался в ужасную по масштабам войну, которая может привести к гибели великогерманского рейха...
— Пожалуйста, не философствуйте, господин Одзаки, — перебил Зорге. — Мне нужны факты.
— Я как раз к этому и перехожу, — ответил японец без всякой обиды. — Россия, несомненно, самый крупный противник Японии на Дальнем Востоке, но не единственный. И эта Россия втянута в войну без компромиссов. Германия в случае победы уничтожит Советский Союз, никакой другой возможности не существует. Так к чему Японии принимать участие в работе, которую должен выполнить кто-то другой? У нее есть и свои дела, которые требуют решения и которые никто другой за нее вершить не будет.
— Таким образом, нейтралитет по отношению к России и удар в южном направлении?
— По всему так оно и есть, — осторожно сказал Одзаки.
— А переговоры Японии с Америкой?
Одзаки пожал плечами и ответил:
— Что это за переговоры?! За ними могут скрываться некие маклерские сделки, в том числе и нечистые. Но это может быть и отвлекающий маневр.
— Думаете ли вы всерьез, господин Одзаки, что Япония решится когда-нибудь напасть на Америку? Это было бы безумием!
— Разве Гитлер не напал на Россию? В мире много безумия.
Зорге немного приподнялся и подвел черту:
— Хорошо. Дополните вашу теорию несколькими конкретными фактами, и я передам это дальше. Если сказанное вами соответствует действительности, это значит, что самое ответственное решение в войне уже принято. И карты, как говорится, раскрыты. Стрелки уже не могут быть переведены, а скорый поезд мировой истории на всей скорости летит по рельсам.
— Подождите еще дня два-три, скажем, до пятнадцатого октября, и у вас будет полная уверенность.
— Тогда, Одзаки, — торжественно произнес Зорге, — можно считать, что мы выполнили главную задачу в своей жизни.
Рихард Зорге стал постепенно разбираться в сложившейся обстановке. Агенты Мияги доставляли сведения, которые он складывая в единую мозаичную картину. Бранко Вукелич обрабатывая представителей союзнической прессы, с которыми был хорошо знаком.
Зорге черпая информацию в немецком посольстве. Там у него было много источников. Одзаки был вхож в самые высокие правительственные круги и располагая контактами даже в императорском дворце. Его сообщения были краткими, но очень важными. Макс Клаузен едва управлялся с возросшим в несколько раз объемом шифрограмм.
Зорге начал прибегать к наркотическим средствам, чтобы подстегнуть себя, и работал на износ. Острая боль в затылке, переходящая порою в лобную часть, почти непрерывно мучила его. Голос звучал хрипло, напоминая в состоянии алкогольного опьянения вой волка. Руки стали сильно дрожать. Он выставил Митико из дому, предварительно снабдив ее крупной суммой денег и заплатив за ее мать. Рихард нанес визит в полицию и взял вину за длительное пребывание Митико в его доме на себя. Когда его заверили, что девушку не подвергнут наказанию за то, что она жила в свободном браке с иностранцем, он успокоился. Никто, даже Митико, не мог догадываться, что он пошел при этом на самую большую жертву, на которую был только способен.
— Я ухожу, — сказала Митико, — так как я тебе не нужна.
— Мне никто не нужен, — возразил он грубо. — В моей жизни мне никто никогда не был нужен.
Когда она ушла, он долго сидел неподвижно перед ложем, на котором часто спал вместе с нею. Ему казалось, что он видит перед собой ее полненькую фигурку и стоило только протянуть руку, чтобы ощутить ее теплое тело. Однако рука хватала лишь пустоту.
Так прошло несколько часов. Он сидел неподвижно до самой ночи, не зажигая свеч, огонь которых она так любила. Несколько раз поднимал голову, прислушиваясь, но все было тихо. Тогда он взялся за бутылку. Напившись, Рихард стал говорить с Митико:
— Я тебя не любил, да я сейчас и не знаю, что такое любовь: она приносит лишь страдания. Когда-то я любил свою родину, но она плюнула мне в лицо. Я любил свою жену, но и эта любовь принесла мне только муки. Любил я и Мартину, но она дала мне понять, сколько во мне грязи. Так вот, чтобы в меня опять не плюнули, не мучили и не указывали на мою грязь, я не хочу знать, что такое любовь. Я никого больше не люблю, слышишь ли ты? Никого больше! Ни посла, ни Зиберта, ни даже тебя, Митико.
Уставившись в темноту, измученный болью и одурманенный алкоголем, он произнес:
— Я люблю только то, что осталось любить отовсюду изгнанному человеку. Поэтому: «Да здравствует Советский Союз!»
Неспокойным сном Зорге забылся, лишь когда забрезжил рассвет, упав со стула на кровать. Когда поднялось солнце, бледное и не излучающее тепло, лучи его осветили мокрое от слез лицо Рихарда.
Проснулся он поздно и стал массировать со стоном лицо. На несколько секунд ему показалось, что у него повреждена поясница.
Сразу же взявшись за работу, он стал ждать заключительную информацию от Одзаки. Но у него не хватило терпения, и он отправился в посольство. Останавливая кого-нибудь в коридоре или просовывая голову в дверь одной из комнат, он произносил несколько грубых слов и исчезая столь же неожиданно, как и появлялся. Никто, однако, этому не удивлялся: все привыкли к странноватым шуткам корреспондента.
Затем Зорге направился в сад, где Эльга с садовниками занималась осенними работами. Она, опустившись на колени, поправляла цветы и не услышала, как он подошел.
Встав за ее спиной, Зорге долго молча смотрел на нее. Потом проговорил:
— Мне жалко
