Клеопатра: Жизнь. Больше чем биография - Стейси Шифф

в силах подавить улыбку, Октавиан встал, чтобы остановить ее. В ее быстром ответе была прежняя Клеопатра, дьявольская хитрость в чистом виде: «Но ведь это просто неслыханно, Цезарь! Ты, в моих жалких обстоятельствах, удостоил меня посещения и беседы, а мои же рабы меня обвиняют, и за что? За то, что я отложила какие-то женские безделушки – не для себя, несчастной, нет, но чтобы поднести Октавии и твоей Ливии и через них смягчить тебя и умилостивить!» [71] У Диона Клеопатра тоже упоминает жену и сестру Октавиана, только не в опереточном стиле: проявляя женскую солидарность, обещает отложить несколько особенно изысканных украшений для Ливии, на которую у нее большие надежды. В общем, оба сценария построены на притворстве и фарсе, фальшивых восклицаниях и искусственных эмоциях. Если отбросить разнящиеся детали, оба они – блеф и пантомима. Октавиан намерен провести пленницу по улицам Рима, но всячески это отрицает. Клеопатра все понимает, но притворяется, что настроена жить. На самом же деле она не собирается возвращаться, закованная в кандалы, в город, где когда-то жила в качестве почетного гостя Цезаря. Такое унижение для нее «хуже тысячи смертей» [72]. Она хорошо знает, как Рим обходится с пленными монархами: если они и выживают, то в казематах, где сходят с ума и кончают самоубийством. Очень довольный этим жестом в сторону Ливии, Октавиан обещает Клеопатре, «что все вообще обернется для нее гораздо лучше, чем она ожидает». И уходит, вполне удовлетворенный, «с мыслью, что обманул египтянку, но в действительности – обманутый ею» [73].

Под занавес Клеопатра успевает покорить еще одного мужчину, но это не Октавиан. Плутарх говорит, что друг Октавиана, юный аристократ по имени Корнелий Долабелла, «не остался нечувствителен к чарам Клеопатры» [74]. Возможно, это чувство больше похоже на жалость. Они договорились, что он будет держать ее в курсе происходящего. 9 августа Долабелла отправляет ей послание. Октавиан планирует отплывать в Рим через три дня и хочет взять с собой Клеопатру с детьми. Царица сразу же посылает гонца к Октавиану. Не разрешат ли ей совершить возлияние в честь умершего? Ей разрешают. На следующее утро царицу на носилках приносят к гробнице Антония, ее сопровождают Ирада и Хармион. Здесь Плутарх предлагает нашему вниманию душераздирающую сцену плача Клеопатры, риторический экзерсис, почерпнутый скорее из греческой трагедии, чем из эллинистической традиции. Антоний, главный его герой, погиб десять глав назад, и автор слишком увлекся героем второстепенным. У Плутарха Клеопатра, упав на могилу и обняв ее руками, рассказывает своему погибшему любовнику, что она теперь пленница. Ее «зорко стерегут, чтобы плачем и ударами в грудь она не причинила вреда этому телу рабы, сберегаемой для триумфа над тобою!». Ничто в жизни не смогло их разлучить, но в смерти такое возможно. Антоний испустил последний вздох в ее стране, а она, «злосчастная», ляжет в италийскую землю. Здешние боги отвернулись от них, но, если тамошние боги обладают какой-нибудь властью, она заклинает Антония молить их. Могут ли они избавить ее от участия в праздновании победы над ним? Пусть они спрячут и погребут меня в Египте вместе с тобой, умоляет она, «ведь изо всех неисчислимых бедствий, выпавших на мою долю, не было горше и тяжелее, чем этот короткий срок, что я живу без тебя» [75]. В этой сцене мало мотивов мщения, но очень много нежности: Клеопатра скорее умрет от любви, чем погибнет от руки врага. Покрывая могилу цветами и поцелуями, в облаке мирры, она нежно говорит Антонию, что это последние возлияния, которые она ему приносит.

Вернувшись в усыпальницу, царица велит готовить себе ванну. Потом ложится у стола и наслаждается отличной едой. К вечеру у ее дверей появляется крестьянин с корзиной свежих смокв. Римские стражники внимательно осматривают корзину. И дивятся, до чего же хороши египетские смоквы. Крестьянин улыбается и угощает солдат, они пропускают его внутрь. Чуть позже Клеопатра ставит свою печать на заранее написанное письмо и зовет Эпафродита. Не мог бы он ненадолго оставить свой пост, чтобы отнести послание Октавиану? Ничего срочного, можно не торопиться. Эпафродит выходит. Клеопатра отпускает всю свою свиту, кроме Ирады и Хармион. Втроем женщины закрывают за собой двери усыпальницы – надо полагать, притворяют: все замки и засовы наверняка были удалены вместе с сокровищами. Рабыни помогают царице облачиться в торжественную одежду, к ней добавляют знаки власти фараона – посох и плеть. Вокруг головы повязывают диадему, кончики которой спускаются ей на шею.

Октавиан открывает письмо – скорее всего, он где-то во дворце – и читает мольбы Клеопатры похоронить ее рядом с Антонием. В то же мгновение он понимает, что произошло. Он шокирован. Бросается бежать, передумывает и посылает помощников узнать, что с царицей. Они бегут к усыпальнице, у дверей стоят в карауле ни о чем не подозревающие стражники. Вся толпа врывается внутрь. Слишком поздно. «Все, однако, совершилось очень скоро», – рассказывает Плутарх [76]. Клеопатра лежит на золотом ложе – возможно, это египетская кровать с ножками в форме львиных лап и львиными головами по углам. Царственная, облаченная с великим тщанием в «самые прекрасные одежды» [77], с посохом и плетью в руках. Очень спокойная и мертвая. У ее ног умирает Ирада. Хармион, шатаясь, еле живая, поправляет диадему в волосах Клеопатры. Кто-то из вбежавших яростно восклицает: «Прекрасно, Хармион!» Она собирает все оставшиеся силы и с резкостью, которая наверняка понравилась бы ее хозяйке, отвечает: «Да, поистине прекрасно и достойно преемницы стольких царей» [78], – после чего падает около ложа своей царицы.

С этой эпитафией от Хармион не может поспорить никто (и никто не может сказать лучше: Шекспир, например, цитирует ее дословно). «Доблесть потерпевшего неудачу доставляет ему истинное уважение даже у неприятеля» [122] [79], – замечает Плутарх, и в окружении Октавиана все полны сочувствия и восхищения. Клеопатра проявила недюжинное мужество. Остается неясным только, как ей удалось совершить свой последний подвиг. Октавиан полагает – либо говорит, что полагает, – что ее укусил аспид (египетская кобра). Прибыв на место происшествия вслед за своими помощниками и желая оживить царицу, он обращается к псиллам – народу, который, как верят ливийцы, нечувствителен к змеиному яду [80]. Говорят, они могут на вкус определить, какая змея укусила человека, а пробормотав заклинания и отсосав яд из ранки, способны вытянуть смерть из окоченевшего трупа. Псиллам не удается воскресить Клеопатру. И это неудивительно: ни Дион, ни Плутарх не уверены насчет пресмыкающегося – оно наверняка пробралось в историю позже. Даже Страбон, приехавший в Египет вскоре после ее