Начальник гестапо встретил предателя милостиво и гостеприимно, угостил ужином в своем собственном кабинете, лишний раз упомянул о силе германского оружия и о том, что война через один-два месяца кончится, что весь Кавказ и все Закавказье навсегда останутся немецкими. Потом подробно допросил Рагимова и поставил ему новую задачу: показать леснику место нашей базы, возвратиться в отряд и ждать облавы. Во время облавы Рагимов должен захватить нашу радиостанцию, документы и самого радиста, а с руководством партизанского отряда (то есть со мной и с моими заместителями) расправиться парой гранат, брошенных в нашу землянку. За это ему обещана была награда в 500 000 марок (правда, оккупационных) и свободный проезд домой.
Еще не закончив разговора, начальник (тут же при Рагимове) сообщил в Барановичи, что сведения о десантном отряде (так нас называли) имеются и что для ликвидации его необходимо дополнительно послать 700 человек.
Рагимов рассказал все. Только теперь мне стала полностью ясна обстановка, сложившаяся в результате его предательства, да и сам предатель предстал перед нами без маски, во всей своей отвратительной наготе. Ничего, кроме расстрела, он не заслуживал — и был расстреляй; Но свое подлое дело он сделал, и мы должны были с минуты на минуту ждать облавы. Оставить же этот район самочинно без крайней необходимости мы не могли.
И мы готовились. Нервы были у всех напряжены до предела.
Пятого октября я проснулся часа в три ночи и почувствовал, что больше не засну. Вышел. Черное бездонное небо, черная земля, черные громады деревьев. Тишина. Приглушенные шорохи осенней ночи не в силах разрушить ощущение беспокойной, настороженной и враждебной тишины. Словно кто-то спрятался и подкарауливает в темноте или — невидимый и неслышный — крадется тебе навстречу. И невольно замедляешь шаги, чтобы ступать как можно тише, чтобы сучок не хрустнул под ногой. А если он хрустнет, — вздрогнешь и остановишься. Нервы!..
Я обошел посты, шепотом опрашивая часовых. Все было в порядке, и только непонятная тревога не давала мне покоя.
Вернулся в землянку, разбудил еще четверых — политрука Захарова, лейтенанта Мирового, сержантов Дмитриева и Новикова — и, шепотом объяснив задание, направил их на дополнительные посты. А сам продолжал бродить возле землянки, прислушиваясь к тишине.
Между тем проснулась Тоня Бороденко и начала готовить к завтраку фасолевый суп. Костерок, который она разожгла, осветил ближайшие деревья, но темнота, отодвинувшись немного, стала еще гуще, еще тревожнее. Сучья потрескивали в огне, Тоня говорила что-то, но мне было не до разговоров. Продолжая прислушиваться, я отошел немного в сторону.
И вдруг издалека донеслись до меня крики, курлыкание растревоженных журавлей. Это забеспокоились обитатели болота, находившегося от нас километрах в двух к северо-западу. И конечно, забеспокоились они неспроста: на болоте появились люди. Так же вот в Березинских лесах предупреждали нас о появлении врагов крики птиц на журавлином болоте.
Я снова пошел в землянку.
— Подъем!.. Быстрее собираться!.. Забирайте все!.. Подготовиться к выступлению!
Люди поднимались. Ко мне подошли Черный и Каплун:
— Товарищ командир, что случилось?
— Наверно, сегодня будет облава, — ответил я и приказал Каплуну: — Проверьте все и выведите людей на восточную опушку.
Черный удивился:
— Не зря ли вы так торопитесь?
— Не зря. Птицы кричат на болоте. А кто их мог потревожить в такую рань? После всей этой истории с Рагимовым — только и жди гостей.
— Да. Это, пожалуй, верно.
Приближавшееся утро понемногу рассеивало темноту. Седой, как дым, вставал над болотом туман. От него потянуло сыростью и холодком. Мы присели к костру. Погрели руки.
Из темноты вынырнул Захаров, прибежавший с поста.
— Где командир?.. По кладкам из Хатыничей идут немцы.
— Это значит — с юга. И почти в ту же минуту явились Новиков и Дмитриев от журавлиного болота: там тоже немцы. Это — с северо-запада.
Медлить было нельзя.
— Тоня, туши костер.
— А что делать с супом?
— Забрать с собой… Все готово?.. Золочевский здесь?.. Рацию захватили?.. За мной!
Пересекли болото. На юго-западной опушке Заболотья я остановил отряд.
— Садись!..
Надо было переждать, выяснить, куда двигаются немцы — они уже показались. Группа, пришедшая из Хатыничей, развернувшись в цепь, шагала по моховому болоту к тому островку, который мы только что покинули. Еще не совсем рассвело, но мы различали их фигуры.
— Тише!
Все притаились. В людях я был уверен, но Николай Велько водил с собой двух собак — пойнтера и овчарку. Как бы они не залаяли! Особенно овчарка.
Держа на изготовку автоматы, фашисты прошли в каких-нибудь полутораста метрах от нас. Собаки не выдали.
Скоро появились фашисты и с другой стороны — из Борков. Выйдя по кладке в урочище Заболотье, он и тоже развернулись в цепь и двинулись мимо нас, прочесывая островок. А мы опять сидели, притаившись, не более чем в сотне метров от врага.
В это время издалека — с северо-запада — донеслись выстрелы. Должно быть, фашисты обнаружили партизанский госпиталь. А потом подняла стрельбу в Заболотье и группа немцев, прошедшая мимо нас. Очевидно, она брала штурмом наш прежний лагерь.
Да. Облаву подготовили серьезно. Проводники, которым Рагимов указал нашу базу, привели к нам врагов среди ночи. Это была первая ночная облава. Раньше немцы не осмеливались действовать в темноте. А сейчас расхрабрились, потому что их было много: тысячи полторы двинулись на нас сразу со всех сторон, да еще в окрестных деревнях стояло около пяти тысяч фашистов, готовых по первому приказанию выступить на помощь. Если бы весь наш отряд находился на базе, партизанам не удалось бы уйти от врага. А если бы наша маленькая группа задержалась еще на полчаса около землянки, враги застали бы нас врасплох.
Фашисты целый день рыскали по нашим островкам, то там, то тут поднимали стрельбу, перекликались, встречались и снова расходились, но так и не догадались, что на самой окраине Заболотья — в орешнике — скрывается весь штаб партизанского отряда. На закате — часов в семь вечера — они ушли, а чуть свет появились снова: опять стрельба, опять прочесыванье. И так дотемна. То же было и на третий день. Им, должно быть, казалось, что они все уголки обшарили, все кусты прошили автоматными очередями. С середины третьего дня поиски прекратились.
Трудно было лежать в сотне шагов от стреляющих во все стороны карателей! Порой казалось, что глаза какого-нибудь фашиста, устремленные в нашу сторону, пронизывают кусты, что он увидел партизан, что именно об этом он и кричит что-то своим приятелям. Как хотелось нажать спусковой крючок автомата!.. Только чувство ответственности за главное наше дело и большое напряжение воли спасли нас от неосторожности. Чего мы могли достигнуть, ввязавшись сейчас в бой? Уничтожили бы полсотни фашистов — и только. И в то же время мы обнаружили бы свой штаб вместе с рацией, штаб, который держал связь с Москвой, с командованием, штаб, который не только руководил всеми действиями нашего отряда, но во многом помогал и другим партизанским отрядам, являясь для них связующим звеном с центром…
