— Я в это верю, — подтвердил Дуглас. Потом он с живостью спросил: — Вы привезли петицию?
— Да, сэр. — Кардоза положил перед собой несколько исписанных листов бумаги. — Вот вам точная копия с того документа, который мы представили учредительному собранию. Лучшего аргумента и не надо, чем то, что говорят здесь освобожденные негры Южной Каролины. Нате, читайте! — Он протянул бумаги Дугласу.
Это был пространный документ, и Дуглас принялся неторопливо читать. Да, недурно пишут «эти черные дикари!».
«…Наши чувства и наши интересы неразрывно связаны с благоденствием и процветанием нашего штата… Мы заверяем почтенное собрание, что признание нашей зрелости, о котором мы просим в настоящей петиции, достаточно, дабы убедить цветных жителей Южной Каролины в том, что белые люди этого штата готовы отнестись к ним с должной справедливостью.
Разрешите также заверить почтенное собрание, что наши люди не удовлетворятся ничем иным, кроме признания данного прошения. Если оно будет отклонено, негры, несомненно, вернутся к той же тихой и внешне терпеливой покорности злу, каковая являлась их уделом в прошлом. День, о котором мы мечтали и молились, наступил, как мы ждали; наступит также и день нашей полной гражданской свободы; с этой верой в душе мы будем трудиться и ждать».
Дуглас долго не отрывал глаз от последней страницы. Простое величие этих слов потрясло его. После долгого молчания он проговорил сдавленным голосом:
— Жаль, что у меня не было этого сегодня, чтобы прочесть президенту Джонсону. Никакие мои слова с этим не сравнить!
— Президент Джонсон был и так взбешен тем, что наговорил ему сенатор Самнер, — напомнил Кардоза.
Дуглас помолчал. Потом медленно ответил:
— Я хочу быть справедливым по отношению к президенту Джонсону. Критикуя нашего друга Чарльза Самнера, он сказал:
«Я не желаю слышать обвинения со стороны каких-то краснобаев, умеющих пользоваться пышной риторикой и абстрактно разглагольствующих о свободе, хотя сами они никогда не рисковали ни жизнью, ни свободой, ни имуществом». — Дуглас постучал пальцем по мелко исписанному листу. — Что ж, вот люди, которые даже сейчас рискуют жизнью, свободой и имуществом. Может быть, их он бы выслушал.
— А ведь когда он выступал в Нашвилле перед неграми накануне своих выборов, он им многое пообещал. Представлялся этаким пророком Моисеем, который рвется вывести негритянский народ из рабства на свободу! — Кардоза недавно был в Нашвилле.
— Обратите внимание, что даже тогда он заявил, что собирается быть их командиром. — В голосе Дугласа слышалась горечь. — Очевидно, он не желает, чтобы чернокожие люди поднялись сами и пошли к свободе на своих ногах.
Вашингтон выплывал уже из тьмы, когда Кардоза ушел от Дугласа.
Проходя в сером свете брезжущего дня мимо здания, отведенного под кабинеты конгрессменов, Кардоза заметил одно освещенное окно.
— Мы закаляем нацию в горниле времени, — подумал он вслух. — Надо ковать, пока горячо!
А в это время в одном из кабинетов худой, усталый человек, с лицом, покрытым глубокими морщинами, отодвинулся от стола и на миг закрыл глаза рукой. Затем он глянул в окно и криво усмехнулся. Придется давать дома объяснения: опять он отсутствовал всю ночь. Письменный стол был завален бумагами. Сейчас он поедет домой, напьется кофе. Сегодня утром он попросит в конгрессе слово. У него есть что сказать. Оторвавшись от своих мыслей, он перечитал написанное.
«Наше государство — это не государство белого человека, в узком смысле слова. Говорить так — значит совершать политическое кощунство, ибо это противоречит основным принципам нашей проповеди о свободе. Наше государство существует для человека вообще, для всех людей одинаково, хотя, конечно, не все могут обладать равной силой и влиянием в его пределах. Случайные обстоятельства, природные и воспитанные в человеке способности и таланты могут по-разному влиять на его судьбу. И тем не менее равные права на все блага, даваемые государством, должна иметь каждая бессмертная душа, независимо от того, какой формы и какого цвета оболочка, в которой временно она живет. Наши предки отрицали полностью доктрину родового и расового преимущества и декларировали всеобщее равенство перед лицом закона. Под этим лозунгом они подняли революцию и создали нашу республику».
Тадеуш Стивенс аккуратно сложил на столе бумаги, поправил парик и поднялся на ноги. Затем он снял с вешалки свое пальто и надел его. Шаги Стивенса гулким эхом отдавались в темном, пустом коридоре. Сторож-негр в вестибюле заметил его издали, и улыбка мгновенно осветила темное лицо.
— Доброе утро, масса Стивенс, доброе утречко, сэр! — пропел он словно коротенький гимн.
И Тадеуш Стивенс, спускаясь с крыльца на улицу, даже не почувствовал, как неприветливо-холоден этот мглистый, дождливый рассвет.
— Война не окончена! — печально сказал Дуглас своему сыну Льюису. — И до победы еще далеко. Пока еще я не могу развернуть флаг Джона Брауна в стране свободных людей!
Вместе с тем он знал, что битва и не проиграна. Но основной догмат аболиционистов — «моральное убеждение» — должен иметь под собой прочный фундамент законодательства, иначе все здание рассыплется как карточный домик.
И всюду, во всей стране, даже в таких местах, где можно было меньше всего ожидать, воздвигались прочные опоры для этого здания.
1 января 1867 года в Африканской баптистской церкви в Ричмонде собралось множество народу по поводу Праздника эмансипации. В разгар песнопений и молитв из публики поднялся молодой белый и, подойдя к амвону, попросил слова.
— Я Джеймс Ханникут из Южной Каролины, — сказал он.
Какая-то мать резко цыкнула на своего ребенка. Лица негров внезапно приняли настороженное выражение. Молодой человек продолжал:
— Для вас это счастливый день рождения, такой день стоит праздновать!
Он переждал, пока не смолкли пылкие возгласы «Аминь!» и «Аллилуйя!». Потом шагнул вперед и заговорил, отчеканивая слова:
— Но теперь прошу вас, каждый раз на ваших сборищах думайте о будущем!
Затем, подбирая простые, понятные для всех слова, он начал речь о том, что значит быть гражданином. Он разъяснил систему государственного устройства, сказал им, что они должны зарегистрироваться и принять участие в выборах, которые состоятся осенью. Некоторые встрепенулись: у них уже об этом шел разговор. Для других все это было внове, и они слушали, вытянув шеи.
— Когда вы организуетесь, — продолжал белый, — помогите избрать такого губернатора и таких членов конгресса, которые вас не предадут. Не голосуйте за тех, кто возражал против вашей свободы, что бы они сейчас ни говорили. Будьте бдительны, прислушивайтесь ко всем разговорам, но сами держите рот на замке. Учитесь, станьте грамотными и, когда вы подойдете к избирательным урнам, крепко держите в руках свои бюллетени!
