ее пальто и взять Афрекете в свои объятия, близко прижать изгибы ее тела к моему, пока нас окутывает верблюжья шерсть, а ее затянутая в перчатку рука всё еще держит ключ.
В слабом свете коридора ее губы двигались, как волна у кромки берега.
Квартира оказалась полуторакомнатной, с кухней-уголком и вытянутыми узкими окнами в тесной гостиной с высокими потолками. Поперек окон на разном уровне были встроены полки. А на них – горшок к горшку – разметывались, пенились, висели, клонились и просто стояли зеленые, с листьями гладкими и опушенными, крупными и мелкими, растения всех видов и состояний.
Потом я полюбила, как они отфильтровывали свет, проникавший в комнату сквозь глядящие на юг окна. Он устремлялся на противоположную стену, собираясь в точку на высоте в пятнадцать сантиметров над столитровым аквариумом, который нежно журчал, точно тихое сокровище, стоя на ножках из кованого железа, мерцающий и таинственный.
Спокойно и прытко в подсвеченной воде носились туда-сюда прозрачные радужные рыбки, искали у стеклянных стенок кусочки корма и плавали по фантастическому миру, созданному из цветного гравия, каменных тоннелей и мостиков на самом дне. На одном из мостиков, склонив голову и наблюдая за маленькой рыбкой, что плавала у нее между ног, стояла небольшая коричневая шарнирная кукла, а ее гладкое голое тело щекотали пузырьки, поднимаясь из системы подачи кислорода прямо под ней.
Детали комнаты, заключенной меж зелеными растениями и посверкивающим волшебным аквариумом с экзотическими рыбками, в моем сознании слились в одно целое. Кроме одной – покрытого пледом дивана. Он раскладывался в двуспальную кровать, и мы раскачивали его в любви этой ночи до ясного воскресного утра в пятнах солнечного света, зеленого от растений в высоких окнах Афрекете.
Я проснулась в ее доме, залитом этим светом, с небом, что виднелось через окна квартиры на последнем этаже с кухней-уголком, и со знакомой уже Афрекете, спящей у меня под боком.
Маленькие волоски под ее пупком ложились перед моим наступающим языком, как манящие страницы зачитанной книги.
Как часто тем летом я сворачивала в этот квартал с Восьмой авеню, пока салун на углу разливал запах опилков и спиртного по улице, а меняющееся и вечно расплывчатое количество молодых и старых Черных мужчин по очереди садилось за два перевернутых ящика из-под молока и играло в шашки? Я заворачивала за угол на 113-ю улицу по направлению к парку, шаги становились быстрее, а кончики пальцев покалывало: так хотелось поиграть с ее землей.
И я помню Афрекете, приходящую ко мне из сна: она всегда была жесткой и реальной, как огненные волоски чуть ниже моего пупка. Она приносила мне живность с куста и предлагала таро и кассаву со своей фермы – волшебные плоды, что Китти покупала на вест-индских базарах на Ленокс-авеню среди 140-х улиц или на пуэрториканских бодегах на шумном рынке – угол Парк-авеню и 116-й улицы под сводом Центральной железной дороги.
«Я это взяла под мостом» – выражение со стародавних времен, которое запросто объясняло, что любая вещь по мере возможности происходит очень издалека, из близких к «дому» мест – а потому она подлинная.
Мы покупали красные, вкусные пепинки, размером с французские «яблоки» кешью. Или зеленые плантаны, которые наполовину чистили и потом сажали в глубины друг друга, пока лепестки кожуры не распластывались лепестками зеленого пламени по курчавой тьме меж нашими распахнутыми бедрами. Еще были спелые пальчиковые красные бананы, коротенькие и сладкие, которыми я нежно раздвигала твои губы, чтобы ввести очищенный фрукт в твой виноградно-пурпурный цветок.
Я обнимала тебя, лежа меж твоих коричневых ног, медленно играла языком в знакомых твоих лесах, медленно слизывала и глотала по мере того, как глубокие волны и приливные движения твоего сильного тела постепенно разминали спелый банан в бежевый крем, что мешался с соками твоей наэлектризованной плоти. Наши тела снова встречались, поверхность одной соприкасалась с пламенем другой, от кончиков подобравшихся пальцев ног до языков, и следовала нашим собственным диким ритмам, пока мы мчались друг на друге через громовое пространство, и капали, каждая, словно свет, с кончика языка другой.
Мы были каждой из нас, и обеими вместе. Потом мы были отдельно, и пот сладостным маслом умащал наши лоснившися тела.
Иногда Афрекете пела в небольшом клубе на Шугар-хилл, выше по Манхэттену. Иногда сидела на кассе в супермаркете «Гристидс» на углу 97-й улицы и Амстердам-авеню, а иногда без предупреждения появлялась в «Стойле пони» или «Третьей странице» вечером в субботу. Однажды я вернулась домой на Седьмую улицу поздно вечером, а там на ступеньках сидела она – с бутылкой пива в руке и яркой африканской тканью, обмотанной вокруг головы. И мы помчались сквозь рассветно-пустой город, пока над нами сверкал шквалистый летний гром, а мокрые улицы города пели под колесами ее маленького «нэш рамблера».
Есть истина, что всегда остается с нами, на нее мы можем положиться. То, что солнце движется в сторону севера летом; то, что тающий лед сжимается; то, что кривой банан слаще. Афрекете научила меня корням, новым определениям женских тел – определениям, которые я раньше лишь только начинала постигать.
К началу лета стены квартиры Афрекете стали теплыми на ощупь из-за жары, что выжигала крышу, и редкий сквозняк, влетающий в окна, шуршал ее растениями на окне и поглаживал, словно кистью, наши гладкие от пота тела, отдыхающие после любви.
Иногда мы разговаривали о том, что значит любить женщин, и какое облегчение быть в эпицентре бури, хотя часто приходилось прикусывать язык и молчать. У Афрекете была семилетняя дочь, которую она оставила у матери в Джорджии, и мы делились друг с другом мечтами.
– Она сможет любить кого угодно, кого бы ни захотела, – горячо сказала Афрекете, закуривая свою «Лаки страйк». – И работать сможет где захочет. Мама ее об этом позаботится.
Однажды мы разговаривали о том, как Черные женщины вынуждены проводить свои кампании в твердынях наших заклятых врагов, без выбора, слишком часто, и как наши душевные пейзажи испохабили и измучили эти постоянные битвы и кампании.
– И сколько у меня шрамов в доказательство, – вздыхала она. – Но это значит, что ты сильная, малышка, раз не потонула. И вот это мне в тебе нравится: ты как я. Мы обе выживем, потому что обе слишком сильные и сумасшедшие, чтобы сплоховать!
И мы обнимались, смеялись и плакали о том, сколько заплатили за эту силу и как сложно было объяснить кому-то, кто еще не знал, что мягким и сильным надо быть одновременно и вместе, иначе не сработает, – так же мешались на подушках у нас под головами
