Провал я перенес плохо и тут же принялся срочно искать что-то другое; в итоге решил выступить с новым номером Измайлова. Только поспешишь – людей насмешишь. В середине номера наскоро выученный текст напрочь вылетел у меня из головы! Я убежал со сцены в слезах…. А Измайлов тогда был мифический персонаж. Он сам не читал свои творения, но все знали, что такой человек есть. Особенно потрясающим был «Ералаш», который сняли по его рассказу. О том, как говорят современные дети, его тогда все помнили наизусть: «Привет, Витек! Как дела?» – «Клево. Вчера один шкет…» – «Кто?» – «Парень такой, нос у него в виде шнобеля…» – «В виде чего?» – «Ну, рубильник такой, в виде паяльника…» Взрослый, не понимающий вначале, что ему плетет Витек, наконец, осознает стиль подростковой речи и сообщает, что отрывок из Н. В. Гоголя «Чуден Днепр при тихой погоде…» на языке «бзике» звучал бы примерно так: «Классный Днепр при клевой погоде. Когда, кочевряжась и выпендриваясь, катит он сквозь леса и горы клевые волны свои. Не гикнется! Нет! Не накроется! Вылупишь зенки, откроешь варежку и не шаришь, пилит он или не пилит. Редкая птица со шнобелем дочешет до середины Днепра, а если дочешет, то так гикнется, что копыта отбросит».
Если прочитать такое со сцены – ты герой! Но как расставить все паузы, если видеомагнитофонов не было, а бумажные записи не сохраняли интонацию? Поэтому профессия разговорника давалась сложно, и победы в ней не были гарантированными. И пусть на руках у меня был такой козырь, какого не имел никто, его оказалось недостаточно, чтобы стать звездой.
Так что, будучи ребенком, нормально развитым, к идее стать артистом, я потихоньку охладевал. Очень уж много минусов. К тому же тогда существовала только государственная эстрада и «звезды» назначались сверху. А тебя как начинающего могли просто приписать к какой-нибудь филармонии, и ты там получал бы на порядок меньше, чем зарабатывали на заводе студенты. И что толку, если ты умеешь пилить на скрипке, окружающие даже не будут считать тебя артистом. Потому что Артист – тот, кого все знают! Когда еще ты таковым станешь и станешь ли вообще. Андрей Миронов рассказывал в интервью о начале своей карьеры. Он шел по подъезду, а мужики там разливают водку. «Будешь?» Он помялся: «Ну, давайте». Выпили, закусили. И его спрашивают: «А ты кем работаешь-то?» – «Я? Артистом». – «Ну, не хочешь – не говори». Никто даже поверить не мог, что с артистом можно пить водку в подъезде, общественное мнение поднимало их очень высоко.
Заранее решить для себя, что способен прыгнуть выше головы, никто не может. А быть нищим неизвестным актеришкой… нужна ли кому-то такая «интересная» жизнь?
* * *
…Но может, и хорошо, что детские мечты остаются только мечтами, если мы видим, что не способны преодолеть преграды? Зачем биться головой об стену? Что вы будете делать в соседней камере? Примерно так сказал Лец. Можно заняться массой других вещей, которые вам подходят и дадут неплохой результат. Только делая то, что у вас получается лучше всего, вы станете первым в своей области. Я лично после школы, поняв, что ловить в искусстве мне нечего, надолго отодвинул идею о славе и пошел сразу в два скромных, но очень достойных вуза. Правда, ни одного не закончив, попал в армию. И… не жалею об этом. В любом случае то, что с нами происходит – это накопление опыта. Армия, тюрьма, эмиграция и вузы – учат нас лучше понимать других людей. Тех самых, с кем артист или певец должен найти общий язык.
…Ну, а ко дню моего славного возвращения из вооруженненьких сил, ситуация в стране резко изменилась. Я ходил по родному городу и видел, что безработные артисты стали на улицах петь, читать стихи, танцевать, а это означало, что, наконец, деньги можно зарабатывать и искусством. Мир, к которому я не был равнодушен, вдруг неожиданно открылся: я учуял «ветер перемен». Это все меняло и возвращало меня к тому, чем заниматься хотелось, наверное, больше всего: шоу-бизнесом, который только стал определяться как понятие. Мне всегда хотелось славы и денег. Точнее даже, только денег и чтобы ничего не делать. Инструментом в деле обогащения должна была стать слава, и я решил, пришло время связать себя с эстрадой! Тут же определился и с профессией: режиссер! Это человек свободный, сам выбирает, что и с кем ему делать. Не то, что артист: существо подневольное, часто не востребованное. Неизвестно, дадут ему роль или нет, напишут для него монолог или нет. К тому же режиссер, если захочет, легко переквалифицируется в артисты. И с такими мыслями я поступил в институт имени культуры на отделение режиссуры массовых праздников и театрализованных форм досуга.
* * *
– Уважаемые дамы и господа, не толпитесь, пожалуйста! Купюры достоинством свыше ста рублей просьба складывать в несколько раз, чтобы они занимали меньше места! – громко орал я, стоя на улице.
«Дамы и господа», прогуливающиеся по подземному переходу у Гостиного Двора и совсем даже «не толпившиеся», удивленно смотрели на нас. А мы вдвоем с однокурсником изо всех сил пытались завладеть их вниманием. Пусть мы только начинали карьеру уличных музыкантов, но уже понимали: чтобы остановить публику, надо чем-то выделиться. И вырядились в короткие штаны, красные чулки, лакированные туфли, рубашки с жабо, береты с перьями и красные плащи. Костюмы создавали завлекуху, люд подтягивался, а я провозглашал: «Хочу представить вам рок-поп-гоп-стоп-стеб-дуэт „Нервный тик“»!
Мое заигрывание с публикой вызывало смех и интерес. И мы продолжали: «Музыка Союза композиторов, слова Союза писателей! Наркоманское попурри!» И мы начинали петь песни о траве, которых в репертуаре певцов прошедшего времени было до чертовой матери. «Вот идет журавель-журавель. На бабушкину конопель-конопель. Анаша, анаша, до чего ж ты хороша! Травушка-муравушка зелененькая…» / «…Травы-травы не успели. От росы серебряной согнуться. И такие нежные напевы, ах, почему-то прямо в сердце льются…» / «На дальней станции сойду, трава по пояс… Здесь все мое. Здесь все, что нужно мне. И вдаль пойду, ничем, ничем не беспокоясь. По конопляной сладкой тишине…» / «…Трава налево, трава – направо, трава – на счастье, трава – на славу…» / «…Над серым полем конопли летят куда-то журавли. Летят, перекликаются, с родной землей прощаются…»
Расчет наш был верен, зеваки сбегались, и пусть нам кидали не сотни, а только мелочь, но и ее оказывалось немало. Бывало, что за полчаса мы зарабатывали шестьдесят рублей, в то время как наша стипендия составляла сорок пять.
Но мы не только пели, мы еще просекли, что с публикой надо общаться. И именно благодаря школе уличного музыканта, я получил свой первый бесценный опыт. Я тогда понял, что ничуть не хуже проходящих, и не лучше. То, что я стою на улице – это минус, но мне кидают деньги – а это плюс. Там я понял, неважно какими путями ты придешь к славе, главное чтобы она все-таки была. Тогда все тебя будут любить и…кидать деньги. Да впрочем, питерские площади и переходы были в то время местом достаточно культурным и значимым (не как сейчас в переходах Москвы, где тупые подростки пытаются воем заработать на бутылку пива). В те времена еще не было клубов, где музыканты могли бы работать. И все реализовывали себя на улице. Там пел и Паша Кашин, и была группа «Кафе» (которая называлась тогда «Файнстрит»), Мы с ними чуть не подрались однажды за место. Была группа «ОРЗ», в которой был настоящий негр. И его не надо сравнивать с современными «шоколадными зайцами», он и пел хорошо, и пританцовывал талантливо: «А я стою в нелепой по-о-о-озе! Танцую регги на моро-о-о-озе…»
