— Я специально заказал это для тебя. Ты знаешь, что это значит? — спросил он.
Я, конечно, не знала.
— Это значит, что у тебя есть друг, американский офицер, — объяснил он.
— А где живет твой отец? — спросила я.
— В Детройте.
— А мать у тебя есть?
Лицо Роберта вдруг омрачилось.
— У меня мачеха. Я не люблю ее… У меня есть еще брат. Он летчик в Японии. Роберт опять задумался, и на мгновение его лицо приняло рассеянное выражение.
— О чем ты думаешь? — спросила я.
— Я не понимаю, — сказал Роберт, показывая на кучу малышей, которые, вооружившись игрушечными пистолетами и дубинами-винтовками, играли недалеко от нас в войну, — зачем родители позволяют своим детям играть в войну? Ведь столько других игр, в которые можно играть, например, в доктора, учителя, священника, рабочего. Но нет! Уже с малых лет их приучают к оружию, чтобы позже они убивали друг друга.
Роберт был, конечно, прав. А я удивилась глубине и серьезности его мыслей. Часто он из веселого, беззаботного и смеющегося превращался вдруг в спокойного и задумчивого. Однажды, когда он опять внезапно перестал смеяться и задумался, я спросила его, что его беспокоит. Он вынул из бокового кармана фотографию и показал мне. — На меня смотрело очаровательное лицо красивой девушки.
— Это была моя невеста, — сказал он. — А теперь она замужем за летчиком. Я ее очень любил, но… это прошлое.
— А ты с ней еще встречаешься?
— Да. Однажды, когда я в последний раз был в отпуске, я позвонил ей. Мы условились встретиться. Заказали в отеле комнату. Я встретил ее у автобуса. Мы шли по улицам города… Вдруг она стала печальной и остановилась. На стене одного из домов висел плакат с надписью: «Американские жены! Будьте верны своим мужьям-пилотам, которые в чужих странах борются за свободу!». Тут она повернулась и пошла домой. И больше я ее никогда не видел.
Роберт спрятал фотографию в карман. По его лицу пробежала легкая тень. А через минуту он опять беззаботно смеялся, обнажая свои красивые белые зубы.
Я все больше и больше привыкала к Роберту. Конечно, мне льстило то, что американский офицер, победитель, так внимателен ко мне и, как мне казалось, готов положить весь мир к моим ногам. Но моему счастью с Робертом внезапно пришел конец. За неделю до его отъезда у нас произошла ссора.
— Я еду домой, — вдруг объявил он однажды, когда мы вышли на прогулку. — Мы все должны обсудить, как тебе приехать в Америку. Я все о тебе написал отцу. Как только войне будет объявлен конец, ты приедешь к нам.
Я посмотрела на Роберта и покачала головой.
— Что это значит? — спросил он.
— Я тоже еду домой.
— Ты?
Я кивнула головой.
— Ты едешь обратно в Советский Союз?
— Да.
— Ты с ума сошла?! — сказал он и отступил на шаг, удивленно посмотрев на меня. — Ты — серьезно?
— Да, Роберт. Я все эти годы ждала, когда кончится война, чтобы потом ехать домой. Я очень соскучилась по родителям. Я их давно не видела. А мой отец еще до войны был сослан в Сибирь, и мы не знаем, жив ли он.
Роберт взял мои руки в свои и начал уговаривать меня, как ребенка.
— Ты будешь очень жалеть об этом, Вики. Я тоже люблю Советский Союз, но жизнь там невыносимая. Ты будешь очень жалеть. Подумай об этом! Ты будешь очень несчастная, очень несчастная.
Но я только качала головой.
— Я не думаю. Ведь мы же победили! Теперь определенно будет все иначе, — отвечала я.
Роберт еще долго уговаривал меня, но я оставалась непоколебимой. Тогда он задумался и больше не уговаривал меня. Только иногда он печально смотрел на меня, но не говорил ни слова о моей родине.
Сообщение о разлуке с Робертом меня сначала не очень встревожило. В день отъезда он зашел ко мне и принес мне цветы и большой пакет с подарками.
— Это для тебя, — сказал он, протягивая мне свою фотографию с подписью: «С любовью для Вики. Роберт». Затем он стал на колени, взял мои руки в свои и, одну за другой, начал медленно целовать их. Он делал это так, будто исполнял какой-то священный ритуал. Потом он встал, поцеловал меня и отвернулся.
Я проводила его за дом и долго стояла на улице, печально глядя ему вслед. А через несколько дней после его отъезда мы с Ниной принялись хлопотать о репатриации, и я почти не думала о нем. Только много месяцев спустя, уже на пути назад из Советского Союза, я часто вспоминала Роберта: он был так прав, называя меня сумасшедшей и уговаривая не ехать. Но об этом — позже.
Тем временем Нина перебралась из отеля, где она работала, на частную квартиру. Это была квартира, которую американцы предоставили одной русской женщине-врачу. В последние дни войны она убежала из города в Тельфс, спасаясь от бомбежек. С ней были еще старуха-мать и дочь лет девяти. Они пригласили Нину жить с ними, куда перебралась и я, и скоро все мы зарегистрировались в лагерь репатриантов, который находился недалеко от Тельфса.
Лагерь, куда мы прибыли, был разделен высоким деревянным забором на две части. В одной находились те, которые по каким-то причинам не собирались ехать на родину, в другой — были репатрианты, как мы. Всем жителям лагеря выдавали своего рода удостоверения личности, на которых было написано ДП (перемещенное лицо) или РП (репатриант).
Жизнь в этом лагере была похожа на пеструю ярмарку. Каждый вечер американцы устраивали вечеринки, на которых они вместе с иностранцами праздновали свою победу над фашистами. Во время этих вечеринок завязывались отношения, молодые люди влюблялись друг в друга, и нередко случалось, что иностранцы перекочевывали из одной половины лагеря в другую. Каково же было мое удивление, когда однажды в секторе ДП я встретила Любу. Она твердо решила не возвращаться на родину.
Кормили нас прекрасно, еще никогда не приходилось видеть такого изобилия и растраты продуктов. Американцы заваливали нас шоколадом, чаем, кофе, папиросами, маслом. На обед мы обычно получали густую рисовую кашу с большими ломтями мяса. Утром и вечером нам давали настоящий кофе с молоком и сахаром и белый, как снег, хлеб с маслом, яичницу и прочее. Кроме этого, еженедельно каждый получал большой пакет с сушеными фруктами, бисквитами, орехами и другими сладостями. Но очень скоро все это приелось. Белый хлеб надоел. Захотелось более простой, свежей еды. И мы начали нести наши шоколады крестьянам в деревню и за кофе, сахар и другие продукты получать черный хлеб, картофель и кислую капусту.
В этом лагере мы пробыли недолго, всего недели три-четыре. После этого нас посадили в удобные пассажирские поезда — американцы хотели показать нам, что мы больше не рабы, — и наш состав двинулся на восток. Люба осталась в секторе для невозвращенцев. В Линце, на американо-советской границе нас должны были передать советскому правительству.
