Однако Сигрид Унсет понимала, что этой осенью ей придется сделать исключение. Немецкая писательница Юлиана фон Штокхаузен, путешествуя по Скандинавии, попросила о помощи и личной встрече в связи со своей работой над книгой «О скандинавской душе». Эйлиф Му советовал ей обязательно уделить этому время, поскольку число ее немецких читателей непрерывно растет. И Сигрид Унсет решила ненадолго забыть о своей нелюбви к немцам. Но она не хотела возвращаться ради этого в Бьеркебек, пусть гостья сама поднимется к ней в горы. И Юлиана фон Штокхаузен приехала. Знала ли Сигрид Унсет, насколько популярна она в Германии? Фон Штокхаузен могла передать привет от сотен почитателей.
— Известность меня никогда не привлекала, и меньше всего моя собственная, — холодно отвечала Сигрид Унсет.
Но разве она не испытывает благодарности за то, что ее описание «скандинавской души» читают? Нет, Сигрид Унсет признавала, что испытывает, и все же для нее важнее следовать высоким ценностям, взять крест и нести его. Примером для подражания была Святая Тереза Авильская, один из самых острых умов, которым Бог наделил женщину.
И все же избежать конфронтации не удалось: Сигрид Унсет, очевидно, хотела подчеркнуть свою точку зрения на немецкий милитаризм, когда рассказывала о том, как она дала своему старшему сыну книгу Ремарка «На Западном фронте без перемен». Это задело Юлиану фон Штокхаузен. Разве Сигрид Унсет не знает о том, что немецкая молодежь вынуждена была противостоять французской армии и союзным войскам и что эта книга совершенно неправильно представляет отважную борьбу Германии? После долгих монологов немецкой гостьи «die Königin der Berge»{64} больше всего хотелось вернуться к работе. Впоследствии фон Штокхаузен утверждала, что «королева горы» согласилась с ней, что Германия должна была защищать свою честь[447]. Но для тех, кто знал отношение Унсет к «немецкой сущности», было очевидным то, как ей все это было неприятно. Она наверняка сожалела о том, что позволила внешнему миру, и особенно представительнице Германии, нарушить свое уединение с Улавом.
Когда Сигрид Унсет закончила свой труд, то обнаружила, что написала почти 600 страниц — огромный роман о замкнутом и хмуром человеке, ведущем борьбу с собой, своим окружением и Богом. Человеке, который искал света: «Теперь каждая возносимая молитва была словно прохладная вода из источника, к которому путник припал, чтоб утолить жажду. <…> Теперь же словно отворилась дверь, и в его душу заструились свет и прохлада»[448]{65}. Волновалась ли она о том, как будет воспринят роман после всех религиозных дебатов, в которых она участвовала? Она заставила Улава почувствовать так же сильно, как это чувствовала сама: «Когда Бог сам сошел в мир людей и остался там, как муж среди мужей, то должен был принести меч, а не мир»{66}. Она ссылалась на слова Иисуса Христа из Евангелия от Матфея: «Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч»[449]{67}. Ждала ли она очередного удара меча?
Не вызывает сомнений, что все это противоречит ее собственному восприятию Реформации, — так истолковал книги про Улава священник Эйвинд Бергграв. Он считал роман криком души, тоской по освобождающему слову, которое принесла Реформация. Но, возможно, описывая душевные муки Улава и его трудный путь к благодати, Унсет просто искала истину, даже когда противоречила самой себе? Бергграв не единственный, кто отметил: Улав служит убедительным примером того, что добрые дела, труд и молитва — это не обязательно путь к милости Божьей. Писательницу, вероятно, раздражало, что образ Улава можно было интерпретировать как иллюстрацию основного пункта теории Лютера: «вглядеться в Бога», обрести милость Божью можно независимо от остальных занятий.
В литературном приложении к газете «Нью-Йорк таймс» Альфред Кнопф восхищался этим гласом истины из «царства дикой природы»[450]. Читателей поражало ее знание истории. Специалисты сомневались только в одном: насколько правдоподобно то, что Улав и Кристин были до такой степени католиками? Права ли писательница, уделявшая так мало внимания дохристианским традициям? Писатель Ханс Е. Кинк и историк Эдвард Бюлль считали, что она недооценивала влияние языческой культуры, но Сигрид Унсет получила поддержку от своего хорошего друга Фредрика Поске и от историка Халвдана Кута — оба считали, что в средневековой Норвегии католическая церковь была главной этической и религиозной силой[451]. Вторая половина XIII века, когда жил Улав, и первая половина XIV века, когда жила Кристин, были мало исследованы. Сигрид Унсет могла чувствовать себя достаточно уверенно, когда писала о среднем классе — о нем сохранились свидетельства источников и писем. Ни Кристин, ни Улав не принадлежали к низшим слоям общества, о которых почти ничего не было известно. И все же ее взгляды на историю критиковали — хотя теперь ее это мало задевало. То, что «Улав, сын Аудуна» продавался хуже, чем «Кристин, дочь Лавранса», вероятно, было вызвано нежеланием писательницы участвовать в дебатах; кроме того, критика указывала на многие слабые стороны романа: слишком обстоятельные описания, медленное развитие событий, многочисленные отступления от основного сюжета, и самое главное — роман был слишком мрачным. Однако сомнений не возникало: это выдающаяся книга.
Торжественное открытие часовни Святого Доминика в октябре в Осло стало для Унсет и своего рода праздником по случаю завершения книги об Улаве. В подарок она преподнесла церкви прекрасную люстру. На церемонию писательница взяла с собой Ханса и свою мать Шарлотту, которая, как это ни удивительно, как раз изучала католическое учение. То, что у свободомыслящей матери появилась потребность, подобно дочери, смиренно преклонить колена, поражало Сигрид Унсет больше, чем кого-либо другого в их семье. Вернувшись после долгого творческого уединения в горах, писательница заметила и другие изменения в своих близких: ее бывший муж Андерс К. Сварстад снова присутствовал в их жизни и встречался не только с Хансом, с которым наконец познакомился. Отец часто забирал сына из школы Святой Суннивы и брал его с собой в мастерскую на улице Габельс-гате, 7. Пока сама Унсет творила на сетере Крекке, восьмилетний сын проводил все выходные с отцом, включая обязательный воскресный обед у тети Сигне, у которой жила бабушка Шарлотта. Общение Сварстада с другими членами семьи никогда не прекращалось, но сейчас стало более тесным, чем раньше. В первую очередь из-за Ханса. Мальчику, оставленному на попечение монахинь, было нелегко следовать строгой дисциплине католической школы.
