Написано в среду, 7 января 1948 года Насколько же скучнее писать самому, чем пересказывать то, что происходило с другими! <…>
Воскресенье, 11 января 1948 года На двенадцатичасовой мессе в церкви на Фарм-стрит встретил Грэма Грина. Еле волочит ноги, небрит и, как выяснилось, с пустыми карманами. Повел его в «Ритц», угостил коктейлем и дал шесть пенсов «на бедность». Оказалось, он неожиданно проникся любовью к Африке и пожертвовал все, что у него с собой было, на африканских миссионеров. <…>
Вторник, 13 января 1948 года Вернулся домой и обнаружил, что дети, воспользовавшись моим отсутствием, совершенно распоясались. Вечерами играл с Лорой в бильярд.
Четверг, 5 февраля 1948 года
<…> Начался Великий пост. Отказываю себе в вине и табаке. А вот Лора в вине себе не отказывает. В результате в воскресенье напились. <…>
Принятое в пост решение сесть за «Елену» так пока решением и осталось. Вместо этого написал дурацкую статью, несколько посланий в газеты и бессчетное число писем. <…>
Понедельник, 16 августа 1948 года <…> Последние дни стоит адская жара; лето же в целом сырое и холодное. Дети дома. Тереза кричит не своим голосом, Брон ленится, Маргарет глупа, но прелестна, Харриет безумна. Всю прошлую неделю у нас прожила моя мать. Настроение у меня от ее пребывания не улучшилось – постоянно все хвалит. Уж лучше б она, как это свойственно старикам, жаловалась – тогда бы, по крайней мере, избавила меня от необходимости быть с нею вежливой. <…> Ничего не делаю. Цена успеха – праздность.
Воскресенье, 3 октября 1948 года К причастию. Эллвуд объявил, что уходит. Не стану его удерживать. С его уходом наша жизнь существенно переменится. Другого водителя не возьму: в век Простого человека довольствоваться буду малым.
Четверг, 28 октября 1948 года Мой сорок пятый день рождения. Непродуктивный и нездоровый год. Молю Бога, чтобы следующий был лучше.
Воскресенье, 28 сентября 1952 года
Поехали в гости к Беллоку. Предварительно обменивались многочисленными письмами и телефонными звонками с Джеббсами. Кингслэнд, Шипли. Фермерский кирпичный дом, угловой; рядом покосившаяся от времени ветряная мельница. У входа бидоны с молоком – есть, стало быть, молочная ферма. Выбежали поздороваться два сына Джеббса, один миловидный, в матроске, другой маленький, опрятный херувимчик с парализованной ручкой. Очень радушны. Графин с шерри. Просторный холл, по стенам книги и гравюры сентиментального содержания; фотографии. Чисто и уютно. Младший мальчик пошел позвать «дедушку». Приближающееся шарканье. Входит старик: растрепанная седая борода, черная куртка со следами остатков пищи и табака. Со времени нашей последней встречи похудел; улыбка радушная. Похож на старого крестьянина или рыбака из французского фильма. Поздоровались с ним в дверях. Пахнет лисой. Лоре поцеловал руку, а мне сказал: «Рад с вами познакомиться, сэр». Прошаркал к камину и опустился на стул. Все то время, что мы у него пробыли, безуспешно пытался раскурить пустую трубку.
– Старость – удивительная вещь. Человек превращается в шаркающее животное, но голова остается ясной, как у юноши.
Заметил в углу мою трость и велел внукам ее унести. А заодно – выбросить залетевший в комнату лист. Посмотрел в упор на Лору и сказал:
– Вы очень похожи на вашу матушку, не находите?
– Она выше меня.
– Английские женщины огромны. Равно, как и мужчины, – великаны.
– Я невысок.
– В самом деле? Судить не берусь.
В то, что говорилось ему, он вникнуть был не в состоянии, зато вещал с удовольствием. Говорил значимо, продуманно. И не забывал про вино, что в его весьма преклонном возрасте большая редкость. «Вино? А что вы думаете? За ужином мужчина должен выпивать не меньше бутылки» и т.д. «Писать стихи – дело хорошее. Стихи не забываются. В наше время поэтов наперечет. Я постоянно пишу стихи, великие стихи. Постоянно, но немного. Писать стихи – непростая штука». Перешел на французский и рассказал неприличную историю, за которую извинился. Заметил, что я не все понял. «Вы предпочли бы говорить на двух языках, сэр, или на одном?» Разговор не клеился. Пожаловался, что Нэнси Астор не пригласила его жену на ужин. Сообщил ему, что лорд Астор умирает; не смог взять это в толк. Принялся рассуждать о заносчивости богатых. Ни слова о религии. «Воскресенье? И что дальше?» «Сколько времени люди одинаково одеваются? (Мы были одеты совершенно по-разному.) С Французской революции?» Все попытки напомнить ему, как одевались во времена Директории, ни к чему не привели. «Что нынче говорят о Наполеоне? Что он злодей?» Но, подобно смеющемуся Пилату, ответа дожидаться не стал. Вино доставляет ему удовольствие, трубка действует на нервы. Истинных радостей мало. С нескрываемым наслаждением продемонстрировал ужасающую гравюру собора в Бове – «самую большую на свете».
Бомбей – Гоа [426] ,
четверг 19 декабря 1952 года
В девять на такси в Гоа . Церковь «Бом Иисус» – много паломников. Могила Тускана в плотном кольце людей. В примыкающем к церкви монастыре кухарят в аркаде пилигримы. Между церковью и собором лавчонки: продается еда, питье и кое-что из церковной утвари. Толпы людей, 25 000 каждый день. Дети и женщины в индийской одежде, мужчины – в европейской. Некоторые в клобуках монашеских орденов. Очередь «на поцелуи» к месту погребения святого Франциска. На ступенях собора меня приветствовал священник отец Рибено: «Мистер Ву?» Патриарх, разыскивая меня, объехал весь Старый город. С Рибено и мистером Мерезе; на паях с братом владеет местной вечерней газетой размером в одну полосу, ее же издает и в ней же печатается. Рибено показал мне францисканский монастырь: много паломников, идеальная чистота, рядом старый патриарший дворец. Есть несколько красивых комнат, картинная галерея с хорошей живописью. Во францисканской церкви выставка религиозного искусства. Местное население по сей день чтит статуи: даже находясь в музее, целуют их, бросают монетки. (Святую Екатерину в церкви «Бом Иисус» недавно изобразили ступающей на облако, а не на магометанина.) Почитание тела в алтаре собора. Серебряную раку открыли, и показались останки (здесь их называют попросту «мощами»); из-под белого покрывала выглянула чернокожая ступня. Тело в полном облачении. Видны серое плечо и рука и серый, точно вылепленный из глины, череп. Решил воздать почести святому в другой день, при меньшем стечении народа.
Мистер Мерезе сел в машину вместе со мной и уговорил заехать в редакцию его газеты – располагается редакция на прелестной деревянной веранде. Брат. Женщина покупает конверт с изображением Святого Франциска. Пиво, бутерброды. К нам присоединился доктор Фред Да Са, пожилой человек без галстука и без зубов. Сказал, что безупречно говорит на всех языках и что спас жизнь Ганди, незаконно сделав ему в тюрьме операцию. «Все английские джентльмены любят стрелять. Постреляем с вами в воскресенье. У меня красивый дом с теннисным кортом. Я всегда стреляю мимо цели. А вы любите кабанить?» Я решил, что он имеет в виду «охотиться на кабанов», но оказалось, речь шла об употреблении кабана в пищу. Зазвал меня и братьев-газетчиков к себе на обед в воскресенье. <…> Приходил Да Са; подарил написанную им на португальском биографию Черчилля, показал автограф Черчилля. Следом явился местный журналист, чудовищный зануда, выспрашивал, что я думаю о Герберте Уэллсе как мыслителе. Сказал ему, что крупнейшими английскими мыслителями считаю С. Сайкса и Р. Нокса. Просидел до девяти вечера. После ужина директор местной гостиницы (пьян?) сообщил мне, что хотел бы написать книгу о политической теории на примере Гоа. Условиями жизни на Гоа он вполне доволен. Спал крепко и без снотворных.
