Суббота, 20 декабря 1952 года
Правительственная машина пришла в 6.30. В Гоа; утро необычайно холодное. Несмотря на ранний час, людей на соборной площади не меньше, чем накануне; лавчонки еще закрыты. К причастию в соборе. Меня узнал бородатый иезуит – поставил в начало очереди «на поцелуи». Поцеловал. Поехал обратно бриться и завтракать. После бритья пришел Да Са: «Все жители Гоа интересуются, как вы спали». Дьявольский шум. В одиннадцать – в Дом правительства. Короткая беседа по-французски с генерал-губернатором. Познакомился со многими официальными лицами, в том числе и с индийским архивистом Писсурленкаром. Красивый старый дом.
Забыл упомянуть: что все мои посетители проникают ко мне в комнату без стука. Может, правда, они и стучат, но шум такой, что я не слышу, а дверь не запирается.
Обедал во дворце патриарха. Патриарх – симпатичный, чистенький, сметливый старичок. Кроме него за столом коадъютор архиепископа и епископ Мадуры. Прислуживали три священника. Пять блюд. Пять сортов вина, в том числе португальское шампанское. Подарил ему «Святые места». Впечатления не произвело. Мадурский епископ перепил. После обеда сразу в часовню. Непрекращающаяся сиеста. Индийский консул прислал путеводитель. Белые здесь – не меньшая редкость, чем на реке Иренг [427] .
Узнал, что индийский консул в Гоа – христианин, и оставил ему свою визитную карточку. Зовут Винсент Коэльо.
Воскресенье, 21 декабря 1952 года Месса в 8.30 в церкви Панджим. Мужчины на хорах или на паперти. В самой церкви – женщины и дети. В десять приехали на машине братья Мерезе вместе с отцом иезуитом Иренере Лобо. На пароме через реку. На противоположном берегу ряды ухоженных бунгало. Жители Гоа гордятся своими домами. Принадлежат дома в основном тем, кто служит в Африке или в Бомбее. Скромное жилище мистера Фреда Да Са. Жена и пятеро детей. Присоединился к нам, и, все вместе, поехали в Калангуте, по дороге остановились выпить пива в богатом доме семьи Пинто. Они – двоюродные братья братьев Мерезе и, как выяснилось, и Лобо тоже. Побывали в красивой старой францисканской церкви и в монастыре. Теперь здесь обосновались живущие в миру священники. Вино и комплименты. Сели обедать на невзрачном берегу под охраной полуголых полицейских. Кабан, приготовленный по рецепту Да Са. Отец Лобо совершенно обворожителен. Основал в Баге приют, и не один, там каждую пятницу искупительный крестный ход, причем идущий впереди должен нести тяжелый крест из тикового дерева. У Лобо доброжелательная, располагающая к себе улыбка: «Здесь у нас никакого флирта. Всё по-христиански». Браки устраивают родители: наводят справки о набожности невесты, приданом и сифилисе. Браков между кастами не бывает. Муж, как правило, большую часть жизни за границей, и жена становится хозяйкой дома. Никаких разводов. Даже до Салазара [428] , во времена правления масонов, когда развод был разрешен по закону, разводились очень редко. <…>
Понедельник, 22 декабря 1952 года В девять – в старый Гоа по договоренности с соадъютором архиепископа. Высокий, бородатый, добродушный; родом с Азорских островов. Ниакого интереса к старине не испытывает, во многих местах Старого города впервые. Он утомил меня, а я – его: побывали во многих церквях и монастырях, одни разрушены, другие реставрируются. Где бы мы с ним ни оказывались, люди, точно косяки обжорливых рыб, устремлялись к нему поцеловать его кольцо. Со всей Индии, группами в несколько десятков или несколько сотен человек, шли сюда возглавляемые своими священниками верующие. Одна такая группа: похожи на обезьян, окрещены прямо в джунглях. Их священник: «До сего дня они пребывали в уверенности, что христиане – это только отцы Церкви. Они очень удивлены». Удивлен и я. Рыбаки – потомки обращенных самим святым Франциском. <…> Собирают воду из источника, где, как принято считать, купался сам святой Франциск Ксаверий; касаются руками и целуют каждый камень, каждую ветку. Снимают обувь, чтобы почтить крест покаяния в Санта-Монике. Немецкий крест, помечен 1689 годом. Женский монастырь в Санта-Монике огромен и удивителен. Беллок с его «Европой и верой» [429] посрамлен. Хотел было перебраться на противоположный берег рассмотреть красивую церковь и разрушенный индуистский храм, но не сложилось. <…>
Понедельник, 29 декабря 1952 года
Гостиница заполнена индийцами до отказа. Ездил в старый Гоа на выставку церковного искусства. Закрыта по-прежнему.
Гоанийцы настаивают, чтобы их называли гоанцами. Когда двадцать два года назад я впервые узнал об их существовании, они настаивали, что являются по-преимуществу португальцами. Теперь же утверждают, что они – чистые индийцы. Не имеют никакого представления об ужасах гитлеровского или сталинского режимов и мягкое португальское правление, где царит закон, называют «зверским».
В здешнем книжном магазине (владелец – индус) три четверти книг на английском языке и ни одной книги писателя-католика. В основном – популярная сексология и старые мыслители.
У меня обедал профессор из Бомбея: плевался и размахивал ножом. После обеда ездил с Мерезе на машине на остров Дивар и ел сладости вместе с его тещей.
Вот что сказал священник о системе очередей, введенной в этом году: «Когда люди стоят в очереди за продуктовыми пайками, они становятся более цивилизованными».
Мисор,
понедельник, 5 января 1953 года
Проснувшись, задумался, не сбрить ли усы. После завтрака мне предложил свои услуги престарелый цирюльник, и я не стал противиться судьбе. Брил меня с таким усердием, что чуть не обрил всю голову, тыча пальцами в спину и сжимая череп, как тисками. Зато унылый студент-экскурсовод повел себя со мной не столь добросовестно. Поехал с ним в Сомнатхпур, заброшенный храм тринадцатого века, на обратном пути видел Чамунди-Хилл, где в семнадцатом веке был установлен великолепный, огромный бык. <…> Завтра беру такси и еду в Белур. Директор турбюро (он же – издатель местной газеты) хочет, чтобы я взял с собой его сына.
С такси же получилась целая история: заказываю автофургон и еду в государственное туристическое бюро (мистер Свами), чтобы выяснить, как добраться в Белур и Халебид. Потом договариваюсь с водителем фургона, чтобы тот меня отвез. После обеда появляется Свами и спрашивает, сколько я плачу водителю фургона. Отвечаю, что не знаю, но, наверно, – цену, установленную в гостинице. Свами говорит, что фургон дороже, чем такси. Уходит и возвращается с сыном и с такси и говорит, что фургон от гостиницы стоит двенадцать аннов за одну милю, а его такси всего восемь. За его сына платить не придется. Я должен взять такси. Я соглашаюсь, о чем сообщаю водителю фургона. Тот говорит, что у него есть превосходная, совершенно новая машина, на которой он отвезет меня за восемь аннов. Едем к нему в гараж, а оттуда в Серингапатам на красивой, совершенно новой и до крайности неудобной машине. У меня портится настроение, когда я думаю, что на этом автомобиле мне предстоит ездить целый день, но договор есть договор. После ужина является Свами и под большим секретом, с волнением в голосе сообщает, что, по сведениям полиции, у водителя фургона на красивую, совершенно новую машину нет права вождения. Если я на ней поеду, предупреждает он, то у меня могут быть неприятности с полицией. Отсылаю его прочь.
