Я не вписалась в придворную жизнь еще и потому, что не приняла их увлечения, по сути очень жестокие и грубые. Когда позже проходила всевозможные тренинги, пытаясь восстановить душевное равновесие, поняла, что, сдерживая свою природную грубость, хамство и ненависть ко всем, в том числе и тем, кто считается ее друзьями, та же Камилла выплескивает все это, когда безжалостно пришпоривает лошадь и кричит ругательства на все поле. Там это считается нормальным, это не жестокость и грубость, это адреналин, и она «свой парень», до которого мне далеко.
Далеко, и правда, очень далеко… Я уж лучше буду помогать тем, кто нуждается в моей помощи, кто болен, кому требуется жизненная поддержка, чем стану загонять бедную лошадь стременами и хлыстом.
И адреналин получу на минном поле, а не в седле. Там его, кстати, не меньше. Сомневаюсь, чтобы Камилла рискнула пройти по узкому проходу только что разминированного поля, чтобы привлечь внимание к проблеме противопехотных мин. Или что она протянула дрожащую руку в защитной перчатке больному проказой.
Я даже знаю, что именно сказала бы эта ротвейлерша, считающая себя смелой. Она объявила бы, что это ненужный, неоправданный риск.
Возможно, но когда я отправилась в Центр по лечению больных СПИДом, я не проводила популистскую акцию, мне и правда жалко этих изгоев, и ребенка со страшными ранами на голове качала не ради красивой фотографии, а потому что мне понятна его боль и боль его матери.
Потому что я хочу не просто перечислять деньги в разные фонды или участвовать в благотворительных балах и приемах, чтобы средства перечисляли другие, но хочу участвовать в спасении сама. И сидеть на диване в Хайгроуве, осуждая «истеричку Диану», которая снова рыдает в госпиталях Азии или Африки, куда проще, чем поднять свой толстый зад и отправиться туда же. Носиться по полю на лошади, которую потом обслужат другие, легче, чем прижать к своей обвислой груди хоть одного несчастного ребенка, согревая теплом своей души.
Мы разные, мы совсем разные и никогда не поймем друг друга.
Я нашла себя. Не на роскошной яхте или под вспышками папарацци, нет, я настоящая среди тех, кому нужна моя поддержка, как бабушка Синтия Спенсер. Когда я наклоняюсь к больному или беру на руки несчастного ребенка, когда пытаюсь приласкать, ободрить, поддержать даже тех, кто совсем не понимает английского, когда протягиваю руки приветствующей меня толпе, вот тогда я чувствую себя нужной и живущей, а не существующей. Такое ощущение мне дает только общение с моими мальчиками.
У Чарльза с его отцом принцем Филиппом герцогом Эдинбургским отношения хуже некуда. Они могут кричать друг на друга не только в присутствии членов королевской семьи, которые ко всему привыкли, но и при совершенно посторонних и даже на официальных мероприятиях.
Впервые услышав, как сначала герцог Эдинбургский громогласно, как он разговаривает обычно, когда вокруг слишком шумно, делает замечание сыну по поводу чего-то не слишком значительного, я вся сжалась. Такое замечание было настоящим унижением для Чарльза, он же не мальчишка, чтобы вот так указывать на ошибки! Кроме того, можно высказать после и один на один, а не при всех.
Но принца Филиппа это не смутило, он поступил так, как считал нужным, а Филипп считал, что может делать замечания сыну, даже если тому четвертый десяток и он наследник престола. Чарльз, конечно, так не считал, он взорвался и в ответ накричал на отца, требуя прекратить советовать ему, будущему королю Англии!
Все вокруг дружно оглохли, а королева, неподалеку беседовавшая с каким-то послом, даже не повернула голову, лишь поведя в нашу сторону глазами. Я поразилась выдержке Ее Величества! Чарльз бросился вон из зала, а герцог Эдинбургский фыркнул, обращаясь ко мне:
– Видите, как дурно воспитан ваш муж, Диана.
Я с трудом сдержалась, чтобы не хихикнуть:
– Кто его воспитал, если не вы?
Пришлось сказать нечто обтекаемое:
– Вы должны извинить его, принц очень устал сегодня…
Герцог неисправим, он тут же фыркнул еще раз:
– От чего устал, от ползанья на коленках в навозе среди грядок или от чтения философских глупостей? Не защищайте своего мужа!
Теперь едва не зарыдала я, потому что получилось, будто в их ссоре есть моя вина.
Стычки малые или покрепче повторялись то и дело, обычно королеве удавалось предотвратить перепалку, всего лишь сурово сдвинув брови.
Я быстро поняла, что и принц Филипп, и Чарльз побаиваются королеву, и попыталась этим воспользоваться. Однажды, когда была готова разгореться очередная перепалка, я шепнула Чарльзу:
– На нас смотрит Ее Величество.
В первый раз это помогло, но во второй принц резко оборвал меня:
– Королева стоит к нам спиной! А ты не вмешивайся, чтобы не демонстрировать свою глупость!
Вместо принца Филиппа досталось мне.
Поэтому, когда я слышу, что принц Чарльз исключительно сдержан и интеллигентен и никогда не позволит себе грубости к кому бы то ни было, я сразу вспоминаю их стычки с отцом, летящие на пол дорогие часы, разбитые рамки для фотографий, зеркала, вырванную раковину…
Неужели я причина этих вспышек агрессии? Сначала меня мучило опасение, что так и есть, но постепенно поняла, что все просто привыкли и стараются не обращать внимания.
Дурной пример заразителен, немного погодя и я уже позволяла себе то, чего недавно не могла и представить. Я кричала на горничную и на мужа тоже. Хуже всего, что мы скандалили, не замечая, что нас слушают.
Чарльз не раз говорил, что рядом с Камиллой чувствует себя не принцем, а человеком, потому ему так хорошо.
Я очень, очень хотела бы, чтобы он был не принцем, а человеком! С первой и до последней минуты нашего неудачного брака хотела. Он бывает таковым, но с детьми или с Камиллой, только не со мной.
Со мной с первой минуты – принц! С первой минуты твердил об обязанностях, о том, что долг превыше всего, что и он, и я должны думать о долге… Чарльз все время, пока мы были даже не вместе, а просто рядом, внушал мне, что он не простой смертный, что не простой человек, что принц, наследник престола!
Начал внушать это еще до помолвки, а потом удивился, почему я его не воспринимаю просто человеком.
Как могла двадцатилетняя девчонка, не имевшая никакого сексуального опыта, относиться к мужу почти по-матерински?
Большой проблемой стала моя растущая популярность. Сначала она меня пугала, я не знала, как держать себя на людях, видела, как строго и спокойно держится королева, как сдержан сам Чарльз, мне казалось, что я никогда не смогу вот так – строго и по-королевски. Муж усиленно поддерживал мои опасения, советуя взять себя в руки, собраться, говорить четко и спокойно…
