— Внимание, товарищи офицеры!
— Какие мы тебе офицеры? — вполне серьезно возмущается Байгазиев. — Мы командиры Красной Армии! Устава не знаешь?!
— Это ты не знаешь! — парирует Карзов. — Но сейчас узнаешь! — Он взмахивает только что полученной газетой: — Вот, читай!
В газете опубликован указ: отныне в Красной Армии вместо прежнего деления командного состава на высший, старший, средний и младший устанавливается деление на генеральский-адмиральский, офицерский, сержантский. Значит, мы теперь — не средние командиры, а офицеры… Как-то непривычно звучит! Офицеры были в старой армии. Слово «офицеры» всегда вязалось в сознании с чем-то старорежимным, хотя и пели в детстве: «…ведь с нами Ворошилов, первый красный офицер. Сумеем кровь пролить за СССР!» Но ведь и погоны вернулись к нам из прошлого, а как быстро привыкли к ним! Привыкнем к тому, чтобы называться офицерами. И, если потребуется, «сумеем кровь пролить за СССР». Но главное суметь победить!..
В один из дней к нам в полк приезжает Миллер — мой «крестный» в новой моей должности. Приезда Миллера я давно ждал: он обещал привезти, для тренировки в переводе, немецкие тексты: письма, документы, наставления, которые у него, как он говорил, запасены еще с Северо-Западного. Новых трофеев такого рода, пока не начались бои, взять негде. А я жаждал попрактиковаться в переводе, получше усвоить немецкую военную терминологию. Ведь после тех папок, которые в свое время, еще в Березовке, я получил от капитана Печенкина, мне попрактиковаться было не на чем.
Миллер ожидаемое мной привез — целую папку. Но, передавая ее мне, сказал:
— Этим займетесь на досуге. Сейчас вам прибавится работы. Вы ведь, можно сказать, в двойном подчинении, две должности одновременно занимаете, впрочем, как и я: переводчик — это по штату, а агитатор — по общественной, так сказать, линии. Так вот, насчет этой самой линии. Пора нам готовиться к агитации среди войск противника. Выявите, кто из солдат в полку хотя бы мало-мальски знает немецкий, будем готовить из них рупористов. Хорошо бы иметь хотя бы по одному рупористу на каждый батальон. Я дам вам тексты, которые нужно будет разучить. Как только подберете рупористов, принимайтесь за разучивание. И уже сейчас готовьте рупоры — пусть их сделают ваши полковые оружейники из жести. И еще пусть они же соорудят метатели для листовок, чтобы можно было забрасывать их к немцам в окопы.
— А сумеют?
— Да это очень просто. Берется пустая консервная банка. Из-под американской тушенки, например, в самый раз. К донышку банки припаивается металлический круглый штырек — калибра применительно к калибру винтовки. В банку вкладываются свернутые листовки, винтовка заряжается патроном с предварительно вынутой пулей, банка штырьком вставляется в ствол — вот и готов метатель. Нацеливаетесь в сторону немецких окопов, производите выстрел. Банка летит по положенной траектории, а когда она начинает падать — из нее разлетаются листовки, их читают немцы и сдаются в плен. Просто?
— Рупоров и банок наделать просто, — согласился я. — А вот рупористов подобрать…
— А вы запросите сведения у командиров батальонов, — посоветовал Миллер. — Через штаб.
Я последовал совету. Начальник штаба полка майор Берестов, хотя и выразил некоторое неудовольствие тем, что моя «вторая должность» может отвлечь меня от основной — штабного офицера, тем не менее сразу пошел мне навстречу, дал соответствующее распоряжение — готовить «матчасть» для агитационной работы. А пока ее готовили, я занялся подбором рупористов.
Увы, знающих немецкий язык настолько, чтобы вести передачи, ни в батальонах, ни в других подразделениях отыскать мне не удалось. Правда, три-четыре солдата заявили, что знают немецкий, и были присланы ко мне. Но при проверке обнаружилось, что знания их более чем скромны. Похоже было, что ими руководила наивная надежда переменить службу на более легкую и безопасную, где-то подальше от передовой — они и не подозревали, что рупористу предназначено действовать на самом переднем крае, как можно ближе к противнику. Пришлось отправить самозванцев обратно. Но вот из минометной роты второго батальона сообщили, что у них есть солдат, который по-настоящему знает немецкий язык. Обрадованный, я не стал дожидаться, пока этого знатока вызовут в штаб полка, сам поспешил в минометную роту.
Когда я пришел к минометчикам, их командир, узнав, кто мне нужен, сказал:
— Есть у нас такой знающий. Из студентов. Гастев по фамилии.
— Гастев? — переспросил я. — Фамилия известная!
— Чем же? — полюбопытствовал командир роты.
— Был такой поэт Алексей Гастев, — объяснил я. — Очень видный в двадцатые годы, один из первых советских поэтов. О рабочем классе писал, славил труд. И не только поэтом был, а и ученым. Он, можно сказать, заложил основы НОТа.
— Чего?..
— Научной организации труда. Его стараниями был создан специальный научный институт, и он им руководил. У него книги по этому делу написаны.
— Ишь ты! — удивился комроты. — А Гастев про своего отца ничего не рассказывал. Может, однофамилец?
— Может быть. Да, а как его по имени-отчеству?
— Сейчас погляжу… — Ротный вытащил из сумки тетрадочку, полистал: Гастев Петр Алексеевич.
— И отчество совпадает. А где он?
— А вон там, где шалашик позади огневой.
Когда я подошел к шалашику, молоденький солдат, лежавший за ним и читавший какую-то толстую книгу, торопливо поднялся, растерянно глянул на меня.
Я назвал себя, спросил, любопытствуя:
— Что за книжка у вас?
— Математика… — смущенно ответил Гастев. — Занимаюсь в свободное время, чтобы не забыть.
— Вы студент?
— Да, Московского университета. Физмат.
— Как у вас с немецким языком?
— Отметки были хорошие…
Я объяснил Гастеву, какие виды имею на него, и увидел: он словно бы смутился. Но чем?
— Отметки отметками, — сказал я, — а как практически владеете?
— Читаю, перевожу со словарем.
— А произношение?
— Практики было мало.
— Ну вот, проверю вас, и если подойдете — начнем заниматься. Но нам важно не в разговоре совершенствоваться. Главное — произношение выработать правильное. Чтобы немцы нас понимали… Да! — вспомнил я. — Вы не родственник поэта Гастева?
— Нет… — тихо ответил Гастев. Казалось, он смутился еще более.
Нет так нет. Но что он так волнуется? Боится, что не подойдет в рупористы?
В ту минуту мне и в голову не пришло, какова была истинная причина смущения Гастева. Эту причину я узнаю лишь значительно позже.
