А пока что надо было делать дело, ради которого мне понадобился этот скромный, довольно тщедушного вида паренек. Но все-таки почему он чувствовал себя так неловко? И я спросил для пущей верности:
— А вам интересно быть рупористом?
— Очень! — сказал он с воодушевлением. — Ведь нужно это, раз так широко дело ставится. Да и практику в немецком получу, пригодится после войны. Я вообще хотел бы хорошо изучить немецкий. Ведь математическая наука в Германии всегда была очень развита. Как это здорово — если смогу читать работы немецких математиков в подлинниках!
— Думаете стать ученым?
— Не знаю… Сначала надо войну кончить, потом — университет…
— Да, немало… Ну, пойдемте со мной, уединимся куда-нибудь.
— Сейчас, только книжку положу!
Гастев торопливо заглянул в шалашик, вытащил оттуда тощий солдатский «сидор», сунул в него свою математику, успев бережно обернуть ее полотенцем, завязал мешок и вбросил его обратно в шалаш.
Мы выбрали укромное местечко за кустами, я достал из сумки бумагу с одним из текстов, переданных мне Миллером для разучивания с рупористами.
— Прочтите вслух. Как у вас с произношением?
Результаты испытания оказались более чем удовлетворительными.
— Приходите на занятия рупористов, — сказал я Гастеву. — Когда они будут извещу. А пока практикуйтесь по текстам, я оставлю вам несколько.
После длительных повторных поисков мне удалось в разных подразделениях найти еще троих солдат, способных более или менее сносно произносить немецкие слова. И наконец, я начал занятия. Больше всего меня заботило, чтобы мои подопечные добились приемлемого произношения. Ставя мне эту задачу, Миллер предупредил: «Если будете вести передачи с неправильным произношением, немцы будут только смеяться над вами, и никаких результатов такая агитация не даст». Поэтому мы старались изо всех сил. Лучше всего получалось у Гастева. И я поучал остальных: «Вот учитесь, как надо вещать!» Рупористы восхищались: «Ты, Петя, ну как чистый немец говоришь!» Петя расцветал от похвал и смущался от них.
Вскоре мы получили на вооружение жестяные рупоры, изготовленные в полковых тылах, и начали упражняться с ними, оглашая расположение полка возгласами на немецком языке, чем немало удивляли тех, кто еще не был осведомлен о нашей работе.
Многие в полку относились к нашим занятиям иронически. Нередко приходилось слышать: «Словами фашиста не проймешь, бить его надо!» «Слово — тоже оружие! — парировал я. — И не я же это дело придумал. Приказ свыше, значит — нужно».
Время от времени к нам наезжал Миллер, проверял, каковы успехи рупористов, учил их правильному произношению — немецким он владел в совершенстве, не то что я: у меня самого произношение было далеко не безукоризненным, мне было чему поучиться у Миллера, да, пожалуй, и у Пети Гастева.
Со мной Миллер занимался не только произношением. Во время своих наездов он помогал тренироваться в переводе солдатских писем, оперативных документов, знакомил с военной терминологией, принятой в немецкой армии, учил распознавать топографические обозначения на трофейных картах, знакомил меня с методикой допроса, попеременно меняясь со мной ролями допрашивающего и пленного — такая игра «в лицах» меня даже, можно сказать, увлекала.
Обстановка пока позволяла нам без спешки готовиться к будущим боям: на фронтах, как неизменно извещали сводки Информбюро, продолжалось затишье. На фронте было спокойно. Но мы знали, что в глубоком тылу, на Урале, в Сибири, идет напряженная работа, чтобы фронт, когда вновь развернутся боевые действия, был обеспечен всем необходимым. О том, как трудятся в тылу, нам было известно из писем близких, из рассказов тех, кто лечился в госпиталях, да и попросту из газет. А вот каковы планы нашего командования, на что оно рассчитывает наступать самим или отражать очередной натиск противника, — мы не знали и никак нам было не угадать, хотя говорили об этом часто. Мнения разделялись, но многие склонялись к тому, что следует ожидать нового наступления немцев, хотя, конечно, мы не могли знать замыслов и планов Гитлера и его генерального штаба. О том, каковы были эти замыслы, мы узнаем, да и то не сразу, лишь после войны. Станет известно, что Гитлер после сталинградской катастрофы был охвачен маниакальным желанием любой, пусть самой дорогой ценой взять реванш за Сталинград как можно скорее и возлагал надежду на свое летнее наступление. Об этом в гитлеровской верхушке твердили друг другу непрестанно. Начальник штаба «Оберкоммандо Вермахт» — генерального штаба вооруженных сил Германии фельдмаршал Кейтель в мае сорок третьего года заявлял: «Мы должны наступать из политических соображений». Фашистские главари надеялись, что наступление будет непременно удачным, поскольку немцы начнут его, имея перевес в силах. Министр иностранных дел фашистского рейха Риббентроп еще в апреле, в беседе с заместителем министра иностранных дел Италии Бестениани, без тени сомнения утверждал, что русские за зимнюю кампанию истощили свои силы, и самоуверенно заявлял, что «решающая задача войны заключается в том, чтобы посредством повторных ударов уничтожить всю Красную Армию».
Все это были не только слова.
Полным ходом, хотя и неся, но не очень еще существенные потери от бомбежек англо-американской авиации, которая не проявляла большого рвения, для вооружения гитлеровской армии новой техникой работала военная промышленность Германии и покоренных ею стран. Из ворот танкостроительных заводов в нарастающем темпе выходили боевые машины новых, более совершенных образцов: танки Т-5 — «пантеры», тяжелые — Т-6 — «тигры» с особо мощной броней, крупнокалиберные самоходные артиллерийские установки «фердинанды».
В германских штабах готовилось мощное наступление на Центральном фронте — операция с кодовым названием «Цитадель». Уже в оперативном приказе ОКВ от 15 апреля было сформулировано: «Этому наступлению придается первостепенное значение. Оно должно быть проведено быстро и успешно… На направлениях главного удара должны использоваться лучшие соединения, лучшее оружие, лучшие командиры, большие количества боеприпасов. Каждый командир и каждый солдат должен проникнуться сознанием решающего значения этого наступления».
Планом операции было предусмотрено ударить по флангам нашего фронта на Курской дуге, с севера — от Орла и с юга — от Харькова, затем сходящимися ударами, направленными на Курск, находившийся за центром дуги, взять наши войска в гигантские клещи. Гитлер рассчитывал, одержав победу на дуге, прорваться к Дону, снова выйти к Волге и, повернув на север, нацелить удар на Москву и достичь ее. Конечной целью операции «Цитадель» было вывести нас из войны. На совещании генералитета в Мюнхене в начале мая Гитлер без тени сомнения заявил: «Неудачи не должно быть!»
