Киселёв успешно выполнил несколько поручений Александра I. В 1816 году он подал государю записку о постепенном уничтожении рабства в России, но, в отличие от Орлова, упорствовать в своём либерализме не стал, а потому, будучи произведён в 1817 году в генерал-майоры, получил назначение «состоять при Особе Его Императорского Величества», что было гораздо перспективнее, нежели командовать бригадой или быть начальником корпусного штаба во 2-й армии. Впрочем, служить во 2-ю армию он поехал, но сразу на должность начальника штаба — то есть вторым лицом после главнокомандующего. Произошло это в феврале 1819 года. Кстати, граф Витгенштейн был очень недоволен этим назначением молодого генерала… Таким образом, Павел Дмитриевич обогнал в должности своих друзей — однако они для него так и остались друзьями.
Иван Якушкин свидетельствовал:
«Нет никакого сомнения, что Киселёв знал о существовании тайного общества и смотрел на это сквозь пальцы. Впоследствии, когда попал под суд майор Раевский… и генерал Сабанеев отправил при донесении найденный у Раевского список всем тульчинским членам, они ожидали очень дурных для себя последствий по этому делу. Киселёв призвал к себе Бурцова, который был у него старшим адъютантом, подал ему бумагу и приказал тотчас же по ней исполнить. Пришедши домой, Бурцов очень был удивлён, нашедши между листами данной ему бумаги список тульчинских членов, написанный Раевским и присланный Сабанеевым отдельно; Бурцов сжёг список, и тем кончилось дело»{330}.
В официальной биографии графа Киселёва о его отношении к тайному обществу и планам заговора говорится осторожнее:
«С одной стороны известно, что он был в хороших отношениях со многими из членов тайного общества. При нём служили Басаргин, Бурцев; но Пестель, имевший большое влияние на Витгенштейна и Рудзевича, с назначением на место последнего Киселёва, перестал играть первенствующую роль в штабе армии, хотя Киселёв, несмотря на предостережения своих друзей, ценил его как умного и полезного человека. По свидетельству Басаргина, Киселёв участвовал в беседах офицеров и соглашался с ними, что многое надо бы изменить в России, хотя императору Александру I он был очень предан; Якушкин же прямо утверждает, что Киселёв знал о существовании в армии тайного общества (далее идёт рассказ о записке, найденной у Раевского. — А. Б.). Но если все вышеперечисленные факты могут дать повод к мнению о сочувствии тайному обществу, то с другой стороны известно, что Киселёв старался об удалении из армии офицеров, навлёкших на себя подозрение в вольнодумстве. Для наблюдения за ними он учредил даже свою секретную полицию и надеялся с её помощью пресечь их преступную деятельность. “Мнения их (лиц неблагомыслящих) и действия, — писал он Закревскому в январе 1822 года, — мне известны, и потому, следя за ними, я не страшусь какой-либо внезапности, и довершу издавна начатое”. Можно, кажется, с достаточным основанием утверждать, что Киселёв, отличавшийся либеральным образом мыслей, противник крепостного права, мог вести с лицами, оказавшимися членами тайного общества, беседы в духе идей их общества, но о существовании самого общества и его преступных замыслах он не знал»{331}.
Может, и не знал… Зато другие знали точно!
Глава пятнадцатая.
«И ГДЕ ЖЕ ВЫ, ЗИЖДИТЕЛИ СВОБОДЫ?»
На исходе мая в Кишинёве стало известно, что на далёком острове Святой Елены скончался император Наполеон. В доме Орлова Пушкин, заметно волнуясь, читал своё только что написанное стихотворение:
Надменный! кто тебя подвигнул?
Кто обуял твой дивный ум?
Как сердца русских не постигнул
Ты с высоты отважных дум?..{332}
Гости Орлова слушали поэта с жадным вниманием, а затем каждый долго оставался погружённым в свои думы и воспоминания. Михаилу представлялся горящий Смоленск, вспоминался разговор с Бонапартом, уже совсем не таким уверенным и величественным, каковым он увидел его первый раз, в Тильзите, не желающим выказывать свою нарастающую тревогу, равно как и не имеющим сил её скрыть. Орлову казалось, что он помнит почти каждое слово из того разговора. А ведь минуло уже девять лет…
* * *
Насколько мы помним, сразу же после съезда в Москве библиотекарь Гвардейского Генерального штаба — и, по совместительству, руководитель тайной военной полиции — Грибовский составил весьма подробную «Записку о Союзе благоденствия», в которой поименовал 40 его членов, выделив среди них 12 важнейших, наиболее последовательных, и настоятельно рекомендовал учредить за ними нечувствительный надзор. Он писал, что «наиболее должно быть обращено внимание» на Николая Тургенева, Фёдора Глинку, «всех Муравьёвых, недовольных неудачею по службе и жадных возвыситься» — очевидно, имелись в виду Муравьёвы-Апостолы из раскассированного Семёновского полка… Про Орлова в «Записке» было сказано так: «…кажется, после женитьбы своей, начал отставать от того образа мыслить, которым восхищались приверженцы его речи Библейского общества, переписке с Бутурлиным и пр.»{333}.
Через своего непосредственного руководителя — Александра Христофоровича Бенкендорфа, начальника штаба Отдельного гвардейского корпуса, тогда ещё генерал-майора и не графа, — ретивый библиотекарь передал донос императору.
Александр I, как известно, прислушивался к мнению своих подданных (а особливо — верноподданных!), и потому вскоре последовало указание взять 16-ю дивизию под наблюдение тайной военной полиции. Новоявленные агенты тут же стали сообщать, что обстановка в соединении весьма неблагополучная. Посыпался ворох донесений — пускай и не очень грамотных и внятных, зато информационно весьма насыщенных:
«В Ланкастеровой школе, говорят, что кроме грамоты учат их и толкуют о каком-то просвещении.
Нижние чины говорят: дивизионный командир наш отец, он нас просвещает. 16-ю дивизию называют орловщиной.
Майор Патараки познакомился с агентом начальника главного штаба, Арнштейном. Пушкин ругает публично и даже в кофейных домах не только военное начальство, но даже и правительство.
Охотников поехал в Киев, просить дивизионного командира, чтобы он приехал скорее.
Липранди (Ив. Петрович) говорит часовым, у него стоящим: “не утаивайте от меня кто вас обидел, я тотчас доведу до дивизионного командира. Я ваш защитник. Молите Бога за него и за меня. Мы вас в обиду не дадим, и как часовые, так и вестовые наставление сие передайте один другому”…»{334}.
