Капустин рычит и клянётся, что это сочинил Вульфович, а командир взвода убеждает его, что «Вульфович свои произведения печатает в стенгазете, в это ещо кто-нэбудь».
Стенгазету я выпускаю вместе с Георгием Нерославским. Это мой самый закадычный друг. Второй номер забраковали. Оказывается, начальство критиковать не разрешается.
Газета газетой, а на лесозаготовки всё равно посылают.
В распорядке дня отводится 1 час свободного времени и на этот час небольшая группа курсантов собирается в клуб попеть в сопровождении рояля. Так создаётся костяк самодеятельности, обслуживавший позднее десятки вечеров, госпиталей, воинских частей.
Старший сержант Капустин неистовствует:
— Я тебе покажу художественную литературу. Тоже мне артист нашёлся.
Количество вымытых полов уже измеряется квадратными километрами и накопилось 14 суток ареста, но усадить, но усадить меня никак не удаётся. Выручает комиссар училища. Ему не хочется срывать репетиций ансамбля. Взыскания уравновешиваются благодарностями за самодеятельность, отличную учёбу и стрельбу из нагана.
Новый 1943 год и приказ о выпуске. Оказывается, мы были резервом Верховного Главнокомандующего. Все немедленно в Москву.
Меня хотят оставить работать в училище. Не-е-т, дудки! Ни за какие фиги-финики. Категорически, совсем не по-военному отказываюсь. Мне уступают.
Скромный банкет, прощальный концерт, и офицерская рота с оркестром во главе, провожаемая всем училищем, покидает городок, в стенах которого проведено два самых тяжёлых и самых голодных года.
Входил в эти чугунные ворота мальчуган, а выходит боец-офицер. Оркестр играет знакомый марш:
Порой чудесною проходим с песнею.
Мы духом молоды и волею сильны.
. . . . . . . . . . . . . . . . .
Чеканный шаг, обветренное строгое лицо, а лет этому офицеру- бойцу девятнадцать. Он обучен и идёт на фронт.
Свердловск. Формирование. Разведбатальон. 10 Уральский Добровольческий Танковый корпус. Работы много. Получаю матчасть, людей, знакомлюсь с документацией, налаживаю боевую подготовку, а рядом большой город, живущий своей ни на минуту не затихающей жизнью. Есть кино, опера, филармония и много сотен тысяч жителей.
Всего в нескольких километрах отсюда стоит часть, где служит Георгий Нерославский. Я часто бываю у него и зову его по-домашнему Зорька. На редкость родственные души. Мы друг друга понимаем с полуслова и часто беседуем, разрешая проблемы дружбы, ненависти, верности, любви, литературы, искусства, быта и морали. Много спорим, рассказываем друг другу о своих делах и сокровенных мечтаниях. Зорька опаздывает на обед, а я — на офицерский сбор к командиру части.
Кормят нас, как на убой. Одеты с иголочки. Отрастает шевелюра, и в моём распоряжении новенький мотоцикл с коляской. Зарплата 700 р. В месяц. Аж голова кругом идёт. И это всё после двух лет, проведённых в стенах училища.
Куда бы я ни шёл, везде за мной неотступно следует мой новый товарищ гвардии лейтенант Рожков. Он воевал и был ранен под Сталинградом.
После отбоя садимся на мотоцикл и едем в филармонию на ночной концерт. Я и Геннадий всегда вместе, мы одинаково одеты, немного похожи друг на друга, мы даже ухаживаем за одной девушкой и ещё не знаем, кому она отдаёт предпочтение. После концерта танцы. В разгар танцев я слышу за спиной голос:
— Здравствуйте, товарищ лейтенант.
Это командир части.
— Добрый вечер, товарищ майор.
— Я еду в часть, у меня здесь машина, не хотите ли поехать со мной?
— Благодарю вас, у меня здесь мотоцикл.
А утром я получаю нагоняй и трое суток ареста за самовольный увод мотоцикла из расположения части после отбоя. Но в части не сидится. У девушки день рождения, и это мне стоит семь суток ареста. Не усидел вновь, и опять мне майор размотал на всю катушку. За первые полтора месяца пребывания в офицерской должности я получил 25 суток ареста с вычетом 50 % заработной платы, и мне начали всерьёз грозить судом чести.
Начальник штаба Сергей Авксентьевич Стегарь, кандидат исторических наук. Он меня поучает вкрадчиво:
— Нужно прекратить это мальчишество. Ты подумай. Шутки-шутки, а он и впрямь упрячет тебя, куда Макар телят не гонял. И вдруг как ошпаренный:
— В бога… душу… Ты что улыбаешься? Вот плюну и брошу за тебя заступаться. Тоже мне цаца… весь батальон с ним нянчиться должен. Ты знаешь, сколько я за тебя взысканий получил?!
Поостыв немного и вытерев пот со лба, он машет рукой:
— Фу, устал. Пойдём в парк, почитаешь мне Есенина.
Спасла отправка на фронт, и перед отъездом я последний раз умчался на всю ночь в самоволку. Надо было попрощаться с Геннадием, которого перевели в другую часть, и девушкой, из-за карих глаз которой было получено столько суток ареста.
Когда закончилась погрузка и были укреплены на платформе последние машины, меня вызвали в командный вагон.
— Вот что, товарищ лейтенант, если вы в дальнейшем попробуете откалывать подобные номера, то я вас расстреляю. Даю вам слово, — патетически произнёс майор, — ясно?
Ничего мудрёного в этой тираде я не нашёл и ответил:
— Конечно ясно.
Вот с этим напутствием я и тронулся вперёд, на запад.
Центральный фронт. Бои на Орловско-Курской дуге. Отправляем первую разведгруппу. Все разведчики одеты романтично, как в довоенном кинофильме. Каски, лопаты, рюкзаки, гранатные сумки, запасные диски, чёрные финки, некоторые даже напялили на себя панцыри, и похожи на игрушечных солдатиков.
Доброволец Шустов, повар по профессии, обвешанный снаряжением, как носильщик на Казанском вокзале, носится вокруг машины и прощается со всем и по очереди, многих он сосредоточенно лобызает и по нечеловеческому усердию видно, что он очень волнуется и трусит.
А помкомвзвода Загайнов стоит в машине, широко расставив ноги. Он тоже взволнован, но у него хватает здравого смысла, чтобы подшутить и посмеяться над Шустовым:
— Эй, рыцарь! А ну влезай в машину, хватит людей мусолить. Ну, бывайте, и он стучит кулаком по кабине шофёра. Машина трогается, и Шустов кричит, надрываясь:
— Если меня убьют, то считайте меня коммунистом…
Загайнов ладонью, но основательно бьёт Шустова по каске, и тот осекается.
— Если ты не угомонишься, выкину! — убедительно заявляет Загайнов.
Шофёр даёт газ, и машина скрывается в клубах пыли. Первые отчалили.
На следующий день я разыскиваю наших разведчиков. Нахожу. Двое сидят в маленьком окопчике и смотрят куда-то в бинокль, двое спят, окопавшись под бронемашиной. Спрашиваю:
