Александр Александров-Федотов - Ты покоришься мне, тигр!

Номер наш, пожалуй, превосходил по сложности известные тогда зарубежные механические номера. В нем участвовали три торпеды. Каждая весила около ста семидесяти килограммов и закреплялась наверху замками. Торпеды съезжали на колесах по горке высотой в двенадцать с половиной метров, поставленной очень круто, под углом в шестьдесят градусов. Горка эта заканчивалась изгибом, который выбрасывал торпеду на восемь метров. Трамплин принимал летящую торпеду и спускал ее в фойе.

… Подготовка закончена, пилоты в кабинах, ремни пристегнуты. Прощальные жесты — и вот уже одна торпеда мчится свистя вниз. Через секунду за ней — вторая… На разрыве, в промежутках между горкой и трамплином вторая торпеда обгоняет снизу первую. Едва вторая и первая успевают приземлиться, как сразу срывается третья. Выброшенная с горки, она крутит «мертвую петлю» — сальто-мортале!.. Такого жуткого зрелища некоторые зрительницы не выдерживали и закрывали глаза. Выйдя из сальто, торпеда приходила на трамплин и исчезала в фойе.

Аппаратура наша была надежна. Расчеты точны, и осечки исключались. Но бывали непредвиденные случаи. Однажды в Архангельске я влетел на торпеде в директорский кабинет, который находился прямо против трамплина. Тормозного устройства у нас по было — торпеды врезались в сетку, в мешки с песком и таким образом останавливались. В тот раз веревки перетерлись и не удержали аппарат. А в Ульяновске я пробил входную дверь цирка и подъехал прямо к постовому милиционеру, оказавшись невольным нарушителем уличного движения. Правда, не менее растерявшийся милиционер штрафа от меня не потребовал.

В Харькове, едва мы начали гастроли, подходит ко мне старейший директор, большой знаток цирка и уважаемый человек Фред Дмитриевич Яшинов, и говорит:

— Александр Николаевич, мне кажется, что вашему номеру недостает шумового эффекта. Что, если в момент, прихода торпеды на трамплин произвести небольшой выстрел? По-моему, это усилит впечатление, и трюк от этого только выиграет.

— Верно, Фред Дмитриевич! Давайте попробуем.

— У меня есть знакомый пиротехник, я приглашу его в цирк, он посмотрит номер и решит с вами, что нужно будет сделать.

На другой день встречаюсь с пиротехником.

— Александр Николаевич, я посмотрел ваш номер и придумал изготовить этакий «бурачок». Мы подвяжем его под трамплином и коротким замыканием произведем взрыв бурачка в самый момент прихода торпеды на площадку.

— Бурачок так бурачок, — отвечал я ему. — Мне не приходилось изучать пиротехническое дело, я в этом человек несведущий, всецело полагаюсь на вашу компетенцию…

… Сегодня на представлении состоится «дебют» бурачка.

Команда «ап», торпеда летит вниз, приходит на трамплин, и… раздается взрыв. Но какой взрыв! Площадка весом в 30 пудов поднялась вверх, отчего вместо амортизации торпеда получила контртемп и меня тряхнуло так, что я потерял сознание.

Подбежавшие униформисты вытащили меня из торпеды и, поддерживая под руки, вывели на манеж не столько на поклон, сколько показать зрителям, что я цел.

Раздались жидкие хлопни. Зрителям от такого эффекта было совсем не до аплодисментов. Ошеломленные, оглушенные, задыхающиеся они едва могли прийти в себя от страха.

Даже после представления в воздухе, наполненном дымом летали бумажные обрывки от злополучного бурачка.

Обеспокоенный Фред Дмитриевич прибежал за кулисы.

Я уже опомнился, и событие начало принимать для меня комическую окраску:

— Ну и бурачок, Фред Дмитриевич!

Директор же все никак не мог прийти в себя от огорчения:

— Александр Николаевич! Ну кто же мог подумать! Такой серьезный, такой надежный человек, такой знаток пиротехники! Я и предполагать не мог, что вместо эффектного бурачка он подложит нам такую свинью!

На этом: шумовое оформление моего аттракциона закончилось. К счастью, такие случаи были редки. И все продолжало идти гладко. Как и снайперская стрельба, этот номер поначалу увлекал меня: нервы надо было иметь железные, и ощущение бешенной скорости — все это зажигало, и все-таки, что ни говорите, — риск! Но такое уж существо человек — он быстро привыкает к самому невероятному. И через некоторое время я опять заскучал. Даже в мгновения головокружительного падения или сальто. Ведь все рассчитано, размерено, мне-то самому здесь делать больше нечего. Не требовалось работы ни рук, ни головы. Поневоле заскучаешь. И когда выяснилось, что торпеды мои амортизировались и их надо заменять новыми — таких гонок долго они выдержать, конечно, не могли, — то мне не захотелось их возобновлять.

Тем более что однажды….

Однажды наступает в жизни человека такой день, когда на него сваливается счастье.

В конце декабря 1937 года я стоял у форганга Московского цирка и ждал своего выхода. На манеже устанавливали реквизит нашего номера «Снайпер». В этот момент подходит ко мне управляющий цирками А. М. Данкман и говорит:

— Вы слывете отчаянным человеком, Александр Николаевич, а зверей вы тоже не боитесь?

— Каких зверей?

— Хищных.

— Зверей не боюсь тоже, — быстро отвечаю я, еще не очень понимая, к чему идет разговор, но инстинктивно чувствую, что большое начальство не станет вести праздных разговоров с артистом за секунду до выхода. И действительно:

— А что, если бы вам предложили группу зверей?

— Возьму.

— Но это рискованно и опасно. Звери агрессивные. Нападают. Могут порвать.

— Собаки тоже хорошо кусают. Да ведь не всех. А какие звери?

— Так ли уж важно, какой породы кусают вас собаки — овчарки или пудели. Согласны ли вы в принципе?

— Согласен.

— Значит, запишем за вами группу зверей.

— А почему вы предлагаете их именно мне?

— Так вы же оголтелый. По-партизански разрешаете все вопросы. Для зверей это как раз годится.

Оркестр заиграл музыку нашего марша, и разговор прервался. Направляясь на манеж, я еще был под впечатлением столь неожиданного предложения. Но едва ступил на арену, винтовку в руки, — и все забыто. Мозг, мышцы, внимание — все нацелено на мишень.

Номер окончен. Умолкли аплодисменты. Оружие вычищено. Мы свободны. По дороге домой Елизавета Павловна спрашивает:

— О чем-то серьезном говорил ты с Данкманом?

— Он предложил мне стать укротителем.

— Что ты ему ответил?

— Согласился.

— Молодец.

Этих два коротких, но одинаково важных диалога перевернули всю мою цирковую жизнь, да и только ли цирковую. И пусть мое посвящение в укротители состоялось много позже, именно в этот день я ощутил, что в жизнь вдруг вошло что-то большое, значительное, что придаст дальнейшему моему существованию новый смысл. Продумывая еще раз оба разговора, я почувствовал, что моя решимость произвела на Данкмана хорошее впечатление, а одобрение жены еще больше укрепило эту решимость.