Мы присоединились к племени бенгали и вместе отправились на его охотничьи угодья — территорию, ограниченную с одной стороны морем, а с другой — рекой Барвон. (Каждое племя имело свой определенный участок, как бы переходивший по наследству из рода в род). Здесь мы поставили шалаши.
Охота была удачной, мы убили множество кенгуру.
Теперь я постоянно питался мясом и чувствовал, как с каждым днем восстанавливаются мои силы, тем более что друзья всегда отдавали мне лучшие куски. Естественно, я испытывал к этим людям чувство глубокой благодарности.
А уж как я был благодарен всевышнему, который охранял меня среди всех передряг и опасностей, об этом и говорить нечего. Раньше я почти не вспоминал о нем — слишком суматошной была моя жизнь, да и никто не наставлял меня на путь истинный. В развеселой компании, в дурном обществе, в которое я попал по своей глупости, в лагере я забыл прекрасные истины, которые мне внушали в детстве добрые старики — дедушка с бабушкой. А вот здесь, в этих диких местах, я, как уже сказал, возносил горячие и искренние молитвы великому творцу вселенной за то, что он простил меня и одарил силой и здоровьем.
Однажды мы убили эму. Это огромная птица — разновидность страуса, — мясо которой необыкновенно вкусно. Летать она не может, но бегает с поразительной быстротой.
Не могу точно сказать, сколько времени мы охотились на берегу моря, очевидно, несколько месяцев. Когда дичи стало мало, мы перекочевали на другое место, где, как обычно, поставили шалаши из коры. По пути нам удалось убить двух больших собак.
Австралийцы перебили кости животным и положили их в огонь, чтобы спалить шерсть. Затем они выпотрошили собак, положили между раскаленными камнями, закрыли корой, сверху засыпали землей и таким образом запекли.
Через два часа жаркое, которое очень ценится австралийцами, было готово. Мне, как обычно, выделили лучшую часть — ногу, но я не смог по достоинству оценить это благодеяние. Понюхав мясо, я с отвращением отвернулся, чем очень насмешил австралийцев. Они несомненно решили, что после того, как я воскрес и стал белым, мой вкус изменился к худшему. Сами они принялись уписывать за обе щеки, знаками предлагая мне присоединиться к трапезе. Кончилось тем, что я поменялся с соседом. Он дал мне за собачью ножку хороший кусок кенгуру, посмеиваясь над тем, как ловко он меня провел.
Хотя мясо диких собак считается у австралийцев деликатесом, щенков они не употребляют в пищу: их приручают для охоты. Кстати, об охоте… Австралиец, убивший животное, редко требует себе при дележе большую долю, но вот если ему второй раз повезет, он получает голову, хвост и лучшую часть филея. Мне же всегда давали часть добычи, даже если я не участвовал в охоте[20].
Австралийцев, видимо, вовсе не удивляло, что я не могу объясняться с ними, — они были уверены, что, став после смерти белым, я поглупел; они, однако, старались научить меня своему языку, радовались, когда мне удавалось правильно произнести фразу или хотя бы слово, и наперебой хвалили меня.
Со временем я стал довольно хорошим охотником, метко бросал копье и неплохо управлялся с томагавком. Австралийцы учили меня всему, что сами умели делать: свежевать кенгуру и опоссумов при помощи острой раковины, точно так, как ножом свежуют овец; растягивать шкуры и сушить на солнце; приготовлять жилы для сшивания шкур; выскабливать их куском кремня. Я научился также копьем разить угрей в озерах и реках. Впрочем, речных угрей мы предпочитали удить на наживку — ею служили крупные земляные черви. Австралийцы привязывали их длинной травой к согнутым дугой кусочкам пружинистой коры, а те — к длинному пруту. Угорь, схватив приманку, крепко впивался в нее зубами, и тут кусочек коры, распрямляясь, с силой выбрасывал его на берег. Точно так же у нас в Англии ребята ловят раков.
В реках иногда попадались очень большие и вкусные угри. Обычно туземцы рыбачили ночью — тогда угри ловились лучше. Ели их жареными.
В тихие вечера австралийцы учили меня бить копьем лосося, леща и другую крупную рыбу. Они нарезали сухие прутья длиной десять-двенадцать футов, связывали их в пучок и один конец зажигали. Держа в одной руке такой факел, а в другой — копье, австралийцы входили в воду. Рыба устремлялась на свет, и тогда уже нетрудно было колоть ее и вытаскивать на берег. Этот способ — один из многих, применяемых австралийцами, — распространен во всем мире, и мои читатели, наверно, уже слышали о нем.
Рыбу австралийцы запекали, но более тщательно, чем мясо: на горячую золу настилали слой свежей травы, на нее клали рыбу, затем снова следовал слой травы, которую засыпали горячей золой. Рыба пеклась, как в духовке, с той разницей, что в печке, конечно, гораздо чище, Так мы тихо и мирно жили, и вдруг откуда ни возьмись на нас напало большое племя: в нем было не меньше трехсот человек. Мои друзья еще издали разглядели, что по равнине приближаются вааренгбава, их злейшие враги. Поднялся переполох. Женщины с детьми скрылись в лесу, мне, ожившему из мертвых, приказали следовать за ними, а мужчины, готовясь к сражению, во, шли в озеро и с ног до головы вымазались глиной.
Тела воинов — среди наступавших я не заметил ни одной женщины — были раскрашены белой и красной глиной. Смею вас заверить: таких уродливых дикарей я еще ни разу не видел.
Вскоре началась битва, посыпался град копий. Один из наших людей вышел вперед, начал плясать, петь и изображать боевые приемы.
Затем все, в том числе и этот воин, присели. На несколько минут воцарилась тишина, пока наш воинственный плясун не вскочил на ноги и не пустился снова в пляс. Тут семь или восемь дикарей — иначе я не могу называть наших противников — тоже поднялись и метнули в него копья, но он ловко уклонялся в сторону или ловил их на лету и переламывал, так что не получил ни одного ранения. Затем враги запустили в него бумеранги, но он и от них без труда увернулся.
Тогда от толпы врагов отделился человек и бросил бумеранг, но ловкач стал на четвереньки, а затем, сразу же вскочив, отряхнулся, как это делают собаки, выходя из воды. Это вызвало одобрение в лагере противника, оттуда послышались возгласы: «хватит!», и оба австралийца приблизились друг к другу и обнялись, но тут же принялись бить сами себя по головам палицами и били до тех пор, Пока кровь не хлынула ручьями.
Все это было лишь прелюдией к общему сражению, и вот оно началось. В воздухе замелькали копья и бумеранги. Зрелище было устрашающее, вопли и крики вызывали у меня содрогание. Один из моих соплеменников, пронзенный копьем, упал замертво. Его товарищи издали воинственный клич. Женщины сбросили накидки и, вооружившись короткими палицами, бросились на подмогу мужьям и братьям. Только мне было приказано оставаться на месте в обществе моей невестки. Но даже получив пополнение, наше племя продолжало находиться в невыгодном положении: численное превосходство по-прежнему было на стороне противника, и к тому же его войско целиком состояло из мужчин.
