Эти противоречия объясняют также, почему Занзибар выбрал ГДР. Это была не наивность, а простой политический расчет — примкнуть к стране, достаточно интересной в экономическом плане, чтобы взять Занзибар под свое покровительство, и в то же время столь малозначительной в мировой политике, чтобы она не могла повредить отношениям с торговыми партнерами, прежде всего с прежней колониальной державой — Англией, способной, в свою очередь, недружелюбно отнестись к прочной связи с какой-нибудь крупной социалистической державой.
Через три месяца после приезда нас стали беспокоить слухи о возможном объединении Занзибара с континентальной Танганьикой. Мы опасались, что в этом случае могли прерваться только что установившиеся связи, так как президент Танганьики Джулиус Ньерере поддерживал тесные отношения с Великобританией. В конце апреля я находился в инспекционной поездке на острове Пемба после того, как мой партнер в категорической форме заверил меня, что в обозримом будущем не может быть и речи об объединении этих стран, что мог подтвердить и губернатор провинции Пемба. Но незадолго до полуночи 24 апреля нам передали сообщение, что объединение состоялось и объединенная страна называется Танзания. Мы тотчас же прервали свой визит и на следующее утро вернулись в Занзибар. Берлин настаивал на моем возвращении, потому что торговое судно “Хальберштадт” медлило с выходом в обратный рейс, ожидая меня, но в конце концов снялось с якоря без меня. С одной стороны, задача, которую мы выполняли, казалась мне слишком важной, а с другой — представлялось совершенно неприличным просто уехать без моих спутников.
Вопреки нашим опасениям, подтвердилось то, о чем нас предупреждали наши занзибарские друзья: Занзибар сохраняет высокую степень независимости, в том числе и в вопросах госбезопасности. Портрет президента Ньерере в помещениях ведомств всегда висел несколько ниже портрета вице-президента Каруме, а на революционных торжествах Ньерере был одним из многих почетных гостей. Революционный совет Занзибара вплоть до убийства Каруме не был урезан в своих правах.
Занзибар был нашим первым шагом в “третий мир”. Мы были убеждены, что этими действиями поддерживаем стремление африканских народов к независимости. Возможно, это было несколько наивное представление, но большинство наших людей, работавших в то время в “третьем мире”, отчетливо сознавали себя не столько сотрудниками секретной службы, сколько участниками революционного процесса.
Негативные последствия нашей поддержки скоро стали нам понятны, но изменить мы ничего не могли: аппарат госбезопасности в Занзибаре разросся до непропорционально огромных размеров. Мы имели слишком добрые намерения и учили наших партнеров настолько добросовестно, насколько это соответствовало нашим представлениям.
Сейчас можно считать, что вся наша работа в странах “третьего мира” оказалась напрасной. Социалистические экономисты, так же как и специалисты из капиталистических стран, уже давно предостерегали от пренебрежения этническими традициями и очень различными условиями в экономике, культуре и образовании. Форсированная индустриализация, которая навязывалась первыми и вторыми “третьему миру”, не подходила к социальным условиям развивающихся стран и была неэффективна.
Такие же выводы мы сделали и в совместной работе со службами безопасности государств “третьего мира”. Наше влияние сравнительно с тем, которое оказывал сам режим, где мы работали, оставалось всегда минимальным. Так было в Занзибаре, так было в Судане, Южном Йемене, Эфиопии и Мозамбике, во всех тех странах, с органами безопасности которых моя служба длительное время поддерживала тесные связи.
В 60-е годы и в начале 70-х мы еще так не считали. Свою задачу мы видели прежде всего не в передаче наших специфических знаний, а в том, чтобы завоевать политическое признание ГДР в несоциалистическом мире. В апреле 1969 года семь других стран последовали примеру Занзибара и признали ГДР. Сирия и Египет, не слишком обеспокоенные “доктриной Халынтейна”, несмотря на интенсивное давление Федеративной республики, Судан, оба Йемена, Конго (впоследствии Заир), Кампучия и Родезийское освободительное движение искали с нами контактов.
Я сомневался не в политическом значении подобных связей, а в необходимости доводить их до такой степени, чтобы они отвлекали нас от нашей работы. Чем больше я сопротивлялся установлению новых связей, тем меньшим было мое влияние на решения политического руководства. Худо-бедно, но мы должны были подчиниться и очень нужных сотрудников на целые годы откомандировать в “третий мир”.
Некоторое время отношения с Египтом представляли особую ценность. После шестидневной войны по инициативе министра внутренних дел генерала Шарави Комаа установился тесный контакт. Мой заместитель был принят в Каире со всеми почестями и после интенсивных переговоров возвратился с личным приветствием от президента Насера. Шок от проигранной войны был так глубок, что в Египте заговорили, будто Израиль одержал победу только благодаря шпионажу и саботажу. Мои люди должны были помочь Египту локализовать израильских шпионов в правительстве и в армии. Когда мы заявили Насеру, что у нас нет агентов в Израиле, разочарование его было велико. В свою очередь, нам не удалось узнать от насеровского шефа секретной службы чего-либо существенного об активности стран НАТО на Ближнем Востоке. И мы скоро пришли к убеждению, что обмен информацией с Египтом бесполезен и является пустой тратой времени. Это признали обе стороны, конечно, не без взаимного облегчения. Связи с Комаа, однако, сохранялись до тех пор, пока он вместе с другими приверженцами Насера в 1970 году не был предан суду как государственный преступник преемником Насера Анваром Садатом. С той поры совместная работа ограничивалась лишь контактом с офицером связи, который был определен в нашем посольстве в качестве резидента так называемой “легальной” резидентуры, то есть сотрудника посольства.
Особенно перспективной оказалась для нас совместная работа с Суданом, где 25 мая 1969 г. власть захватила группа прогрессивных офицеров во главе с Джафаром Мухаммедом эль Нимейри, бывшим руководителем военной академии. Никто из революционеров, за исключением самого 39-летнего Нимейри, не был старше тридцати с небольшим лет. Они считали себя приверженцами арабского социализма и вскоре после захвата власти по дипломатическим каналам довели до нашего сведения свою просьбу помочь им советниками в создании органов безопасности.
В августе группа сотрудников — министерства госбезопасности и министерства внутренних дел отправилась в Судан, а в декабре я сам вылетел в Хартум, чтобы собственными глазами и ушами увидеть и услышать, как там идут дела.
