Вполне естественно, что — помимо небольшого контингента учеников из окрестностей этой школы (из «микрорайона») — сюда перевелись из других школ преимущественно дети интеллигенции.
Сюда был зачислен (на этот раз без всяких экзаменов, которые в системе «бригадно-лабораторного метода» были отменены) и я.
Может быть, я и дальше продолжал бы учиться дома, но, во-первых, надо было получить аттестат о среднем образовании — мне полагалось уже быть в последнем, девятом классе школы; а во-вторых, стало ясно, что мы за границу уже больше не поедем.
Я уже писал о том, что папа после возвращения из Норвегии был зачислен в ленинградскую контору треста «Экспортлсс» с тем, чтобы познакомиться с лссоэкспортным делом для будущей работы в советском торгпредстве в Англии. Однако обстановка складывалась так, что было очевидно — беспартийного «старого специалиста» из буржуазной интеллигенции теперь за границу не пошлют.
Не помню, в том году или в следующем происходила очередная чистка советского аппарата. Выглядело это так: создавалась комиссия по чистке (по-видимому, райкомом партии) из незаинтересованных лиц, по большей части рабочих из другого предприятия. Эта комиссия просматривала личные дела и вес тс материалы на каждого сотрудника обследуемого учреждения, которые могли поступить (естественно, что в это время в комиссию сыпались жалобы и доносы). Затем на общем собрании учреждения каждый сотрудник по очереди должен был выступить, рассказать свою биографию и различные обстоятельства своей жизни и работы, и затем ответить на вопросы, задаваемые комиссией и желающим из публики (устные и пиьсменныс). Вопросы были самые разные: тут была и «политграмота», и международное положение, и разные каверзные вопросы по биографии проходящего чистку. Затем комиссия выносила решение «считать прошедшим чистку» или «вычистить»; последнее решение имело несколько «категорий». Вычищенный по первой категории увольнялся с работы без права поступить на работу в советские учреждения. Что это собственно значило — не совсем ясно, потому что в начале тридцатых годов никаких других учреждений, кроме советских, не было. Другими словами, вычищенному по этой категории предлагалось либо воровать, либо скрывать свое прошлое — при раскрытии которого он увольнялся с работы уже автоматически, так как считалось, что он «пролез», «примазался» и «скрыл свое классовое происхождение». Впрочем, для таких людей дело обычно, кажется, кончалось высылкой под надзор, а там уж был свой порядок принятия на работу. Вычищенный по второй категории тоже увольнялся, но какие-то права на работу ему сохранялись. Была еще третья и, если я правильно помню, четвертая категория. Все они были связаны с позором для вычищенного, но последствия для его дальнейшей работы были сравнительно милостивы. Главные поводы для чистки были биографические или генеалогические: почти без исключения, — если не было особо смягчающих обстоятельств, — вычищались вес дворяне (не говоря уж о бывших царских и белых офицерах, бывших крупных чиновниках и, тем более, жандармах), бывшие члены всех партий, кроме большевистской, а позже — участники различных партийных оппозиций; вычищались кулаки и их дети, священнослужители и их дети, и тому подобное. Наряду с этим вычищались пьяницы, морально разложившиеся люди (в то время это не значило, как в пятидссятых-семидссятых годах, что человек просто разошелся с женой или имеет любовницу: термин понимался в прямом смысле); наконец, люди, нелюбимые в своем учреждении и такие, с которыми сводили счеты. Само собою разумеется, что нередко обвинения было трудно проверить; в таких случаях обыкновенно считали — вернее будет вычистить.
Под такую-то чистку попал и мой папа. Правда, он не был ни дворянином, ни купцом, ни кулаком, ни офицером, ни сыном священника, ни сыном раввина, ни сыном жандарма; однако отец его был членом правления большого банка, а главное — и это, почему-то, обычно производило больше впечатления — надворным советником (члены комиссии, по-видимому, смутно представляли себе это так, что папин отец что-то кому-то советовал; на самом деле это был один из самых мелких чинв) и, мало того, имел «Орден Бухарской звезды». Тщетно было бы объяснять комиссии, что «Бухарская звезда» — самый пустой орден, какой только может быть, — нечто вроде «Ордена Ишак» у Салтыкова-Щедрина. Так или иначе, папу вычистили по какой-то там третьей или четвертой категории. Правда, потом вышестоящая комиссия отменила это решение, и перед папой извинились. Но он понял, что в «Экспортлссс» дольше работать ему невозможно. Он ушел оттуда и вскоре поступил главным редактором в издательство «Acadcmia», выпускавшее роскошные издания классиков. Дело в том, что к этому времени он был хорошо известен в литературных кругах как один из лучших в Ленинграде переводчиков и редакторов.
Итак, наши путешествия кончились, — ни о каких отъездах давно уже разговоров не было. А нашу советскую школу надо было окончить так или иначе. О техникуме я слышать не хотел, и мои родители, зная характер моих способностей, о нем тоже не думали. Поэтому они добились моего зачисления в девятый класс 176-ой школы.
Ваня в это время уже благополучно успел поступить на биологический факультет Университета, а Наде, как и мне, надо было еще кончить девятый класс. Поэтому — к моей радости и волнению, — и она тоже попала в ту же 176-ю школу. Я представлял себе, что теперь мы будем видеться ежедневно, и в то же время беспокоился — не будет ли неловкости друг перед другом от моих неуклюжестей и от ее пробелов в знаниях. Но и радость и беспокойство были, как вскоре это будет видно, напрасны.
В день начала занятий нас всех собрали в какой-то большой пустой комнате. Собрание проводила немолодая, усталого вида учительница русского языка. Она объяснила нам задачи школ с сохранившимися восьмыми и девятыми классами — я не очень слушал и не запомнил, что она говорила. Поразила меня только одна фраза:
— Ввиду многочисленных реформ программы вы не должны рассчитывать, что школа выпустит вас полностью грамотными по русскому языку.
От такой декларации я, что называется, «закачался». Но в дальнейшем выяснилось, что это было еще слабо сказано.
Нас разбили на три параллельных класса. Я уже успел познакомиться с несколькими мальчиками и девочками, державшимися вместе; оказалось, что все они из 190-й школы — бывшей «Лснтовской гимназии», той самой, где учился Миша и куда мечтал попасть и я. Об этом я им и сказал, и они посоветовали держаться с ними. Мы все попали в 9–6 класс. Надя сидела в стороне и держалась как незнакомая. Она попала в другой 9-ый класс, и не видно было, что она этим огорчена.
