Бирона, как и Волынского, осудили за обидные высказывания о своих противниках, из которых был сделан вывод об умысле на «государское здоровье» и попытке «Московским государством завладеть». «Бывший герцог» был вначале приговорен к четвертованию; однако ему, в отличие от его соперника, позорная казнь была заменена ссылкой в сибирский городишко Пелым. В опубликованном 14 апреля 1741 года манифесте регент сравнивался с цареубийцей Борисом Годуновым и представал фигурой демонической: Бог «восхотел было всю российскую нацию паки наказать… бывшим при дворе ее императорского величества обер-камергером Бироном». Подробно перечислялись и прочие «вины» курляндца (не подтвержденные на следствии): украл «несказанное число» казенных денег, «наступал на наш императорского величества незлобивый дом» и подавал «вредительные» советы{465}. Закончивший свою карьеру злодей отправился вместе с семейством в ссылку под конвоем семидесяти четырех гвардейцев.
Волынскому не суждено было вернуться, но его детям и уцелевшим «конфидентам» повезло. Через месяц после свержения Бирона, 9 декабря 1740 года, мать и регентша младенца-императора Анна Леопольдовна потребовала к себе дело Волынского, а 29 декабря Тайной канцелярии было предписано подать «экстракты» обо всех ссыльных в годы правления Анны Иоанновны{466}. В январе следующего года политический сыск получил указание, что все дела по государственным преступлениям подлежат пересмотру, а осужденные по ним — снисхождению{467}. Такой милости по отношению к государственным преступникам практика тогдашней российской юстиции не знала.
Одними из первых помилованных ссыльных стали дети Артемия Петровича: 6 февраля 1741 года Анна Леопольдовна повелела их освободить (а если девушки уже пострижены, то снять с них монашеский чин) и отпустить на жительство в Москву, в дом их дяди, действительного тайного советника Александра Львовича Нарышкина{468}.
Новый переворот в ночь с 24 на 25 ноября 1741 года привел к власти дочь Петра I Елизавету. Беззаконное воцарение сопровождалось широкой пропагандистской кампанией — надо было объяснить свержение законного императора тем, что Бирон и Остерман «насильством взяли» управление империей в свои руки. Церковные проповеди провозглашали, что «немцы», враги России, истребляли людей верных и «весьма нужных» отечеству и назначали вместо них иноземцев, обирали казну, а неправедно нажитые деньги «из России за море высылали и тамо иные в банки, иные на проценты многие миллионы полагали», а также подрывали истинное благочестие и не допускали к власти законную наследницу Елизавету{469}.
Началась и реабилитация пострадавших в годы «немецкого правления». Детям министра были возвращены доброе имя и права состояния; именным указом от 8 января 1742 года Елизавета повелела вернуть им отписанные в казну имения отца (те, что еще не успели раздать) «в вечное и потомственное владение»{470}. Ведавшему Конюшенной канцелярией старому недругу А.П. Волынского обер-шталмейстеру А.Б. Куракину пришлось выполнять указ о возвращении находящихся «в ведомстве той канцелярии… ис помянутых отписных имений и каких вещей» казненного министра, в том числе его лошадей{471}. Правда, императрица всё же отобрала у семейства загородный дом на Фонтанке для размещения собственных охотников и собак, но повелела заплатить за него три тысячи рублей{472}. Вернувшиеся из ссылки Мария, Анна и Петр Волынские весной 1742 года получили имения отца, за исключением деревни Анисимовой Балахонского уезда, о возвращении которой подали прошение 13 апреля 1742 года{473}.
Императрица была добра, но всё же не могла признать, что ее царственная предшественница приговорила к смерти или ссылке в Сибирь невинных людей — это подрывало бы авторитет монаршей власти. А потому в милостивом указе от 15 июня 1742 года специально оговаривалось, что вдову и детей соратника Волынского А.Ф. Хрущова не следует «порицать, понеже они винам его не причастны», то есть наказание главы семейства считалось заслуженным. Дети министра установили на месте захоронения казненных надгробную плиту с надписью: «Зде лежит Артемей Петрович Волынской, которой жизни своея имел 51 год».
Впрочем, Елизавета постаралась помочь дочерям Артемия Петровича пережить подневольное пострижение и утешить их выгодными брачными партиями — она любила устраивать личную жизнь своего окружения. Младшую, Анну, она сразу выдала замуж за своего двоюродного брата графа Андрея Симоновича Гендрикова. Молодая чета должна была блистать в императорском дворце. В 1744 году Гендриков был пожалован в камергеры и кавалеры ордена Александра Невского за «благородные и добродетельные при дворе нашем поступки»{474}, а его супругу Елизавета возвела в почетное придворное звание действительной статс-дамы, не связанное с обременительными обязанностями. Но счастье молодой пары было недолгим. Графиня, кажется, так и не смогла оправиться от постигших ее ударов судьбы. Любимица отца, Аннушка ненамного пережила его — скончалась, по сообщению ее сестры Марии, 19 августа 1744 года. При отсутствии у Анны детей ее имения были «полюбовно» поделены между мужем и сестрой: по заключенному между ними соглашению, утвержденному Вотчинной коллегией 28 марта 1745 года, графу достались вотчины Артемия Петровича в Вологодском, Дмитровском и Юрьевском уездах (всего 2208 четвертей пахотной земли), Марии — все остальные (4071 четверть){475}. 13 июня 1748 года внезапно умер и сам Гендриков{476}.
Еще раньше оборвалась жизнь единственного законного сына Волынского. Как свидетельствуют бумаги Герольдмейстерской конторы, пятнадцатилетний Петр Артемьевич, явившийся 26 марта 1743 года в Петербург на смотр дворянских юношей, доложил, что он и сестры являются владельцами трех тысяч душ крепостных крестьян, «а других братьев он не имеет»; сам же он «грамоте росиской читать и писать обучен, а ныне обучаетца другим наукам, когда ему бывает от болезни свободнее, ибо он одержим чехотною болезнию (туберкулезом. — И. К.), от которой свидетельствуетца данным от дохтора Гутберха аттестатом, понеже оной дохтур ево от той болезни ползовал и ползует». Приложенный врачебный документ врача удостоверял, что у его пациента «чехотка немалая и одышка, к тому ж происходит часто кровь горлом», отчего больной «весьма слаб и в службе быть неспособен». Юный Волынский просил о том, «чтоб отпустить в дом ево за показанною болезнию». Чиновники конторы отправили юношу на осмотр к собственному врачу и после того, как тот подтвердил заключение коллеги, решили предоставить больному длительный отпуск — он должен был снова явиться на освидетельствование через пять лет{477}. Но приступить к службе Петру Волынскому было не суждено: 25 ноября того же года юноша скончался.
