Караваджо был вне себя от счастья. Несмотря на неудачу с папским портретом, ему заказана картина для собора Святого Петра! Однако произошло непредвиденное осложнение. 24 октября поздно ночью он заявился домой с кровоточащими ранами в бедре и на шее и от потери крови лишился сознания прямо в прихожей. Перепуганный хозяин вызвал ночного врача, который промыл и перевязал колотые раны, а на опухший глаз и ссадины наложил компресс и примочки. На следующее утро пришёл полицейский чин, оповещённый по закону врачом. На вопросы о случившемся Караваджо ответил, что случайно упал в потёмках с лестницы и напоролся на свою шпагу, что и было отмечено в составленном протоколе. До полного выяснения произошедшего инцидента ему было приказано не покидать своё пристанище. Только прибежавшему Лонги он рассказал о ночной стычке близ Ортаччо. Разыскивая Лену по злачным местам, он столкнулся с двумя неизвестными парнями на берегу Тибра около вытащенной из воды утопленницы. Издали ему почудилось что-то знакомое в позе лежащей на земле девушки. Страшная догадка обожгла его сознание, но, подойдя ближе, он с облегчением понял, что ошибся.
— Что тут произошло? — спросил он у парней.
Его неожиданное появление смутило их. Им не понравилось, что он суёт нос не в свои дела, и они набросились на ненужного свидетеля, который объявился так некстати. За неосторожное появление где не надо пришлось жестоко поплатиться.
Вынужденный не покидать дом, пока полиция, у которой возникли подозрения, не разберётся с делом, он приказал помощникам подготовить подрамник и набить холст для новой картины. Но ему требовалась Лена, без которой он был не в состоянии приступить к работе. Вскоре был подписан контракт, но вопреки ожиданиям ему предложили весьма скромное вознаграждение. Возражать Караваджо не осмелился, понимая, что спорить бесполезно. Руководство братства папских конюших, зная о неустойчивом положении художника, посчитало, что за такой престижный заказ, сулящий любому большое будущее, можно ограничиться минимальным гонораром. Когда тому же Лонги Караваджо поведал, что за новую картину ему предложено семьдесят пять золотых скудо, тот измерил понимающим взглядом размеры набитого на подрамник холста и воскликнул:
— Да это же сущий грабёж!
— Ты прав, дружище, — признался ему Караваджо. — Но за редкую возможность писать картину для собора Святого Петра, где помещена божественная «Пьета» Микеланджело, я бы дорого отдал. А мне обещан какой-никакой гонорар.
Лонги не нашёлся, что ответить, и только недоумённо развёл руками, сочтя, что его друг явно рехнулся, раз позволяет обвести себя вокруг пальца. Такой альтруизм был ему непонятен, ибо сам он всегда отличался трезвым взглядом на вещи.
В те дни Караваджо действительно был на мели. В одночасье он лишился дома и личных вещей, хотя, как явствовало из составленной судебным приставом описи имущества, художник был гол как сокол. Деньги нужны были на холст, краски и пропитание. Не мог же он позволить себе жить нахлебником в доме гостеприимного хозяина, да и помощников надо содержать. Поэтому поневоле ему пришлось вступить в переговоры с прытким послом моденского герцога, который сам отыскал его в доме адвоката Руффетти. Сохранились письма посла Мазетти, в которых он сообщает своему патрону о бедственном положении мастера и выдаче ему в качестве аванса небольшой суммы в счёт обещанной картины.[67] Но сама картина, за которую нуждающийся Караваджо дважды получал от посла небольшие подачки, так и не была им написана, хотя настырный Мазетти чуть ли не до последних дней художника продолжал требовать от него выполнения заказа или возврата полученного аванса.
Знаменательно, что в этот же период посол Мазетти усиленно обхаживал и Аннибале Карраччи, чей почти десятилетний труд по росписи галереи дворца Фарнезе был завершён, после чего мастер, как и Караваджо, оказался в весьма бедственном положении. Уже в марте он был вынужден сменить дворцовые хоромы на скромную меблированную квартиру, так и не получив обещанного щедрого вознаграждения от заказчика. Многолетнее напряжение дало о себе знать. Художник перенёс серьёзный сердечный приступ и, как вспоминает лечивший его Манчини, впал в депрессию и почти не брал в руки кисть. Но прыткому послу Мазетти удалось уговорить Карраччи взяться за написание картины для своего герцога. Несмотря на оговоренный гонорар в двести скудо, мастер так и не написал картину. Он окончательно утратил интерес к жизни и тихо доживал свой век в одиночестве, обогатив Рим великолепными фресковыми росписями. В отличие от него и несмотря на ранение Караваджо горел желанием за любую мзду написать картину для собора Святого Петра, где его злейший враг и соперник Чезари был вынужден прервать работу над мозаичным украшением купола, так как в сентябре огромный блок мрамора выпал из свода, чуть не разбив вдребезги главный алтарь собора.
Расторопному Спаде было дано приказание во что бы то ни стало разыскать заблудшую овечку. Через пару дней парню удалось не только найти, но чуть не силком привести её к Караваджо. Едва увидев его с побитой физиономией, Лена расхохоталась, но узнав, что именно она явилась причиной драки, принялась поправлять повязку своему незадачливому ухажёру.
— Работа предстоит очень ответственная, — пояснял Караваджо, уговаривая её позировать, — поэтому будь умницей и слушайся меня во всём. В соборе Святого Петра перед вашим с сыном портретом люди будут запалять свечи и возносить хвалу. Вот когда тебе отпустятся все прежние и нынешние грехи!
Последнее он произнёс со смехом, но, вероятно, именно эти его слова подействовали на девицу, и она согласилась позировать. В сравнении с жалкой мастерской в Сан-Бьяджо с её обшарпанными стенами и затоптанным полом богатое убранство особняка произвело на неё сильное впечатление. На следующий день она привезла из приюта подросшего сына Стефано, и Караваджо приступил к написанию большого полотна «Мадонна Палафреньери» или «Мадонна со змеёй» (292x211). Это последняя написанная им в Риме работа.
Луч света слева скользит по трём фигурам, выхваченным из тьмы заднего плана. Кроме лёгких нимбов над головами Девы Марии и её матери Анны картина лишена признаков святости и представляет собой чуть ли не жанровую сцену. Ребёнок хочет вырваться из рук матери при виде ползущей по полу змеи, этого символа первородного греха. Обеспокоенная за сына Дева Мария старается остановить ползущую тварь, наступив ей босой ногой на горло и заставив злобно шипеть и извиваться. По поводу этого факта между теологами в 1569 году разгорелась целая дискуссия, пока папа Пий V не установил, что ползущего гада должны убивать оба — мать и сын. Вот почему на картине Караваджо ребёнок, словно забавы ради, прижимает ножку к ноге матери. Эти тонкости художник мог почерпнуть из книги Чезаре Рипы «Иконология», изданной в 1593 году и ставшей верным путеводителем по миру религиозной символики для нескольких поколений живописцев. В последнюю очередь была написана святая Анна, для которой позировала привезённая Леной вместе с сыном из приюта старая сестра милосердия с выразительными чертами лица, словно очерченными резцом скульптора. Как изваяние, она стоит особняком, скрестив натруженные руки на животе, и безучастно наблюдает за борьбой или игрой дочери и внука со змеем-искусителем.
