«Нам остается лишь сказать уважаемому лорду, от чего мы должны отказаться в нашей политике. Мы не должны угрожать и потом уклоняться от действий. Мы не должны соблазнять наших союзников обещаниями, которые не выполняем… объявлять стране, что у нас нет союзников, а потом утверждать, что Англия не может действовать в одиночку»131.
Возобновление войны вызвало новый кризис дома. 12 июня в полном составе собрался коронный совет для обсуждения финансирования датской войны. Министром финансов в «конфликтном» кабинете с 1862 и до 1870 года служил барон Карл фон Бодельшвинг (1800–1873), входивший в число тех министров, которых Бисмарк либо презирал, либо ненавидел. Как написала Хельма Брунк, Бодельшвинг всегда отличался особой «конституционной и правовой скрупулез-ностью»132. Роон в письме Морицу фон Бланкенбургу выразился еще более определенно: «Невротическая нетерпеливость Бисмарка и бюрократические переживания и щепетильность Бодельшвинга гарантировали неизбежность распрей»133. А Бисмарку было не до чистоплюйства. Для него наступил очень тревожный момент. 12 июня 1864 года Бодельшвинг на совете сообщил: к концу мая 1864 года расходы составили 17 миллионов талеров, покрытые излишками 1863 года в размере 5 300 000 талеров и резервами казначейства, исчислявшимися 16 миллионами талеров. Нужны деньги, а в казне их мало. Бисмарк потребовал прибегнуть к займам без утверждения их палатами. Бодельшвинг при поддержке других министров напомнил о конституции 1850 года и законе о государственном долге, подписанном Фридрихом Вильгельмом III в 1820 году: «Министры его величества присягнули на верность конституции, и объявлять заем без одобрения его сеймом означало бы нарушить присягу»134. Роон возразил категорически: «В случае чрезвычайной необходимости, каковой является продолжение войны, статьями 63 и 103 конституции предусмотрено, что государственный заем может быть сделан для временного использования и без утверждения ландтагом – законодательным актом»135. Однако если бы с его аргументом и согласились, то вряд ли нашлись бы инвесторы, желающие приобретать долговые обязательства Прусского королевства, выпущенные на основе сомнительного толкования конституции. Никаких практических мер не последовало, и 17 июля 1864 года король закрывал сессию ландтага, так и не утвердившего ни одного пфеннига для дополнительного финансирования.
Лето – пора, когда монархи Европы покидали столицы и выезжали отдыхать на курорты минеральных вод. Для Бисмарка это означало, что он должен был завершать свои дела «на колесах». Курортный сезон начался 19 июня 1864 года, когда король и Бисмарк прибыли в Карлсбад, где до 24 июня вели переговоры с Францем Иосифом и Рехбергом. На следующий день был объявлен перерыв на лондонской конференции, которая так и не определила судьбу двух герцогств. Британцы и пальцем не пошевелили, чтобы помочь своим датским союзникам. Французский посол заметил по этому поводу: «Они отважно отсиделись в кустах»136. 27 июня Бисмарк написал сестре: «В политическом отношении все идет настолько хорошо, что я начинаю нервничать, pourvu que cela dure» [53] . Сегодня получил новости о том, что Англия будет вести себя мирно»137. В действительности Бисмарк затеял грандиозный международный переворот и прекрасно это осознавал.
Пока у него все получалось. 8 июля новое датское правительство прекратило борьбу и запросило мира. Через неделю Роон предупредил Бисмарка: если придется торговаться, то возвращение Дании оккупированных земель должно быть компенсировано «передачей союзникам герцогств»138. Проведение переговоров намечалось в Вене, и в день отъезда, как Бисмарк сообщал Иоганне, король, растрогавшись, горячо поблагодарил его, приписав ему все завоевания, которыми Господь удостоил Пруссию, и сказал: «Постучите по дереву!»139 Бисмарк приехал в Вену пораньше, чтобы побеседовать с Рехбергом до прибытия датской делегации140. Он нашел время и для того, чтобы на следующий день навестить Мотли с семьей. Мэри Мотли сочинила целое послание дочери о прекрасном вечере, проведенном с Бисмарком:
...
«Твой отец крепко обнялся с ним на лестнице, и потом он поднялся в голубую комнату, где мы сидели с Боудичами, дружески взял меня за руку и трижды пылко потряс ее. Через пару минут у меня было такое ощущение, будто я знала его всю жизнь, и я почувствовала глубокую симпатию к нему, которая не исчезала и впоследствии. Он выглядел таким же, как на фотографии у отца и на некоторых карикатурах: очень высокий и плотный, но вовсе не тяжеловесный, а хорошо сложенный мужчина с очень красивыми руками. Он обладает чудесной физической и умственной организацией, ест, пьет и работает легко и свободно, как молодой человек лет двадцати пяти, а не почти пятидесятилетний отец семейства. Он сказал, что, конечно, будет заглядывать к нам, когда у него появится свободное время, и умолял твоего отца позволить ему прийти к обеду en famille [54] , чтобы от души вспомнить старые добрые времена. Соответственно, мы договорились на пять часов в следующий вторник… Твое сердце, как и мое, таяло бы, если бы ты видела, с какой любовью Бисмарк относится к твоему отцу»141.
Я процитировал это письмо более подробно, потому что оно, на мой взгляд, наглядно свидетельствует о том, каким обаятельным человеком был Бисмарк для своих современников. Они буквально влюблялись в него, очарованные его манерами, блистательностью и, не в последнюю очередь, сердечностью. В холодном и угрюмом Бисмарке, нарисованном Гольштейном, существовала и другая индивидуальность: душевная, заботливая и нежная, и эта другая сторона его незаурядной натуры, отмеченная восторженной Мэри, тоже участвовала в формировании карьеры.
В то самое время, когда Бисмарк вел переговоры с Рехбергом в Вене, Дизраэли прогуливался со своим другом российским послом Брунновым, обсуждая с ним невероятные успехи Бисмарка. Я привожу повествование Дизраэли из книги Монипенни и Бакла:
...
«Бруннов заметил, что еще не встречал человека, которому так благоприятствовали бы обстоятельства. Франция терпит, потому что рассердилась на Англию. Британское правительство пребывает в состоянии импотенции. Россию раздирают противоречивые желания. Австрия впервые искренне захотела действовать в унисон с Пруссией. Плюс ко всему слабохарактерный, благодушный король и германский энтузиазм.
“Бисмарк далеко метит”, – сказал я.
